светлого, уютного дома. Не будет времени для неторопливых разговоров за чаем, у самовара. И где-то в глубине души теплилась искорка-надежда, что фашисты не дойдут до Осташева, что их разобьют раньше.

Все еще не отвечая на вопрос матери, Валентина прислушивалась к тихому шуму дождя за окном. С запада, быстро нарастая, послышался гул вражеских самолетов, как и в прошлый вечер. И тогда без всякого вступления Валентина сказала:

— Мама, меня оставляют на подпольную работу.

— Ты была в райкоме? — спросила Евдокия Семеновна тоже просто, как будто в сообщении дочери не было ничего необычного.

— Да, была. И я согласилась сама.

Евдокия Семеновна поцеловала дочь. Глядя затуманившимися глазами на слепое, занавешенное окно, проговорила:

— Я так и думала, что ты согласишься…

— Значит, ты знала, мама? — удивилась Валентина. — И ты не предупредила меня? Ведь вызов в райком был неожиданным, и я так волновалась!

— Ну, что ж! — Евдокия Семеновна оторвала наконец взгляд от черного окна, поглаживая огрубевшие от полевых работ руки дочери, повторила: — Что ж… Я тоже волновалась. И тоже согласилась работать во вражеском тылу. Значит, мы вместе будем… Но, если бы ты не согласилась остаться в Осташеве, я осталась бы одна. А тебя проводила бы в эвакуацию. Поэтому и не предупредила тебя. Такие дела не решаются по-семейному. Ведь ты у меня взрослая…

И долго еще сидели мать и дочь молча.

7

С утра Бормотов побывал в редакции районной газеты. Разговор с редактором Павлом Васильевичем Жуковым происходил в отдельной комнатке, с глазу на глаз. Вопрос важный: издание листовок в подполье.

И тут начали с подбора людей. Потом договорились о технике, о шрифтах, о бумаге. Все надо было заблаговременно вывезти в условленное место. Американке — маленькой плоскопечатной машине, на которой обычно печатались пригласительные билеты к праздникам, теперь отводилась главная роль.

Из приземистого кирпичного здания редакции Бормотов вышел на улицу. Осеннее утро было сереньким, собирался дождь. По площади промаршировал взвод бойцов истребительного батальона. Молодой командир выкрикивал звонким голосом: «Раз, два… Раз, два!..» На обочине дороги старуха тянула на веревке козу. Из дверей редакции вышел старик-экспедитор с кипой газет, заспешил к почте. Девочка с крыльца нового дома кричала на всю улицу: «Во-вка! За-втрикать!»

Обычное утро. Если бы только не это: «Раз, два… раз, два!»

В здании райкома было тихо, посетителей не было. В горячую пору уборки урожая людей вызывали сюда только вечером и ночью. Бормотов прошел к себе в кабинет.

Евдокия Степановна Шумова сидела в своей комнатке, у печки. Перед ней на полу высилась груда бумаг. Папки, скоросшиватели, конторские книги, листы, сколотые скрепками. Внимательно просматривая каждый листок, Евдокия Степановна откладывала одни бумаги в сторону, другие бросала в топившуюся печь, где их схватывал веселый огонек. В дверь заглянул Толя. На лацканах пиджака значки «ВЛКСМ», «ГТО».

— Что ты, сынок? — встрепенулась Евдокия Степановна.

— Мам, тебе из военкомата не звонили? Вызова из училища нет?

— Нет, милый, нет. Ниоткуда ничего.

Мать ласково смотрела на стоявшего в дверях сына. Вот сейчас его лицо вытянется и глаза потемнеют от огорчения. И Евдокия Степановна повторит в который раз: не надо расстраиваться, время теперь горячее, вызов придет не сегодня-завтра. Но, к удивлению матери, в лице Толи было что-то новое. Радостная собранность, ожидание чего-то значительного. Даже перед трудным экзаменом в школе Толя старался скрыть волнение. А тут весь на виду. И Евдокия Степановна опять спросила:

— Что, сынок?

— На обед меня, мам, не жди. У нас занятия по матчасти, а вечером в караул.

— Так ты пораньше пообедай и с собой поесть возьми.

— Ладно. Меня Володька и Юрка ждут.

Толя кивнул на прощание и закрыл дверь. Прислушиваясь к быстро удалявшимся шагам, Евдокия Степановна взяла из папки очередную бумагу. Но читать помедлила: еще пропустишь что-нибудь важное. Ведь мысли сейчас о другом… Чему это рад Толя? Надо бы спросить прямо. А сам сказать не успел — товарищи ждут. Хотя… Да сказал же он! В караул первый раз идет. С настоящей винтовкой на посту будет стоять. Вот оно что!

Три раза прочитала Евдокия Степановна бумагу, наконец решилась, протянула ее к печке, в огонь. А мысли все мчались в одном направлении. Ее Толик — солдат! Почти. А давно ли был маленьким? Да и теперь еще — «мам». Хоть ростом и взял, а все равно мальчик. Но разве война с этим посчитается? Проклятая… Нет, мать не баловала своего сына. Она согласилась, что сын будет военным. Но это казалось таким далеким. И вот все неожиданно, так страшно приблизилось…

Евдокия Степановна вздрогнула. Огонь по протянутому к топке листу подобрался к ее пальцам. Больно куснул. Она поспешно бросила в печку обгорелый лист. Отозвалась на короткий знакомый стук в дверь.

В комнату вошел Бормотов, поздоровался. Скользнув взглядом по бумагам на полу, спросил:

— Как работа? Подвигается?

— Медленно, — призналась Евдокия Степановна.

— Почему?

— Да почти все бумаги кажутся нужными. Отбираю, отбираю…

Бормотов присел на корточки. Просмотрел несколько документов, ни одного не отложил в стопу, предназначенную для хранения. Встал, заложил руку за спину.

— Давайте так, Евдокия Степановна. Сомневаетесь — не жгите. Я потом сам, построже почищу. Ну, а что оставим, — это сберечь надо. Часть документов отправим в область. А государственные акты на вечное пользование землей, карты землеустройства, все, что нам потребуется в первую очередь, это вы, Евдокия Степановна, спрячьте надежно. Чтоб ни вода, ни огонь не уничтожили.

— Понимаю.

Бормотов прищурился, поглядел на горевшие бумаги в печке. Спросил:

— Сын к вам заходил?

— Да.

— Я из окна видел. Втроем куда-то заспешили.

— Друзья. Володя Колядов и Юра Сухнев. В военное училище хотят. — Евдокия Степановна вздохнула: — Только теперь навряд ли попадут.

— Да, воевать обученному человеку — одно, а таким вот паренькам — другое. Им по семнадцати-то исполнилось?

— Да.

— Ну, не буду мешать вам. — Бормотов обошел ворох бумаг, задержался у двери. — И вот что, Евдокия Степановна. Освободитесь — зайдите, пожалуйста, ко мне. Поговорим. А то к вечеру люди пойдут, тогда и пяти минут не выкроить.

Эта просьба, необычно многословная, насторожила. И вообще, зачем она? Евдокия Степановна, окончив работу, сама пришла бы к секретарю с докладом.

После ухода Бормотова Евдокия Степановна заставила себя не думать ни о чем постороннем. На бумаги все внимание. И она рассортировала их за два часа…

Бормотов встретил Евдокию Степановну удивленным вопросом:

— Уже закончили? — сделав карандашом пометку, он сложил карту района, пригласил Евдокию Степановну сесть к столу. Взглянув на притворенную дверь, сказал без вступления:

— Будем исходить из