узор из черно-красных спиралей, который был у него с рождения и никогда раньше не беспокоил, почему-то вспух.

Подождав, пока мальчики, хихикая, покинули кухню, старая Ойхе, сунув в ладошку Герды красного леденцового петуха, нашаренного в переднем кармане, легонько подтолкнула ее к дверям: — Поди, поди поиграйся, птичка моя…

Бабка взяла в рот истертый мундштук старой трубки, не спеша поднесла огонек.

— А вот теперь — как разбил, так и собери! — сурово приказала старуха, пыхнув трубкой. Это было справедливо. Бренн нагнулся, чтобы подобрать черепки, но бабка вдруг чувствительно ударила его по запястью концом клюки и прошептала, сверля темным взглядом: — Не тяни руки-то, не тяни. Так все делай. Сам!

Он вскрикнул, сжав пальцы в кулак, ведь Ойхе ни разу в жизни на него не замахивалась. От неожиданности, боли и обиды под ложечкой опять зажгло. Старуха глубоко затянулась, расслабилась, но неотрывно наблюдала за ним из-под полуприкрытых морщинистых век. — Ну давай, поднатужься…

Шмыгнув носом, Бренн исподлобья смотрел на осколки, потирая ноющие пальцы. Он злился на эти осколки, валяющиеся в липкой луже пива. На этот раз едкая невидимая сила не язвила горло, но бродила где-то внутри, распирая грудь сильнее и сильнее. Напряжение нарастало — будто он глубоко нырнул, и не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Тишина давила на уши, как под водой, — даже пламя в печи замерло и перестало шептать. Запахи исчезли. Он задыхался, жжение усилилось, и когда в глазах уже стало темнеть, из горла будто выбило пробку — он выдохнул то, что копилось внутри, затем судорожно сделал вдох. Но время не все также не двигалось — тишина уплотнилась, а струйка синего дыма, что тянулась изо рта недвижной Ойхе, изогнувшись, зависла в воздухе.

Казалось, что прошло долгих полчаса, пока Бренн тупо, не моргая, смотрел, как в луже темного эля со скрипом притирались друг к другу осколки. Когда он, наконец, моргнул, — на полу стояла целехонькая кружка. Моргнул еще раз, и все вокруг пришло в движение — ворвался в окно шум ливня, поплыли вверх кольца дыма из трубки Ойхе, весело заплясал огонь в очаге, из-за двери послышались озабоченные голоса служанок и привычная брань папаши Мартена.

Он не верил глазам. Присев, осторожно дотронулся до кружки… Ни единой трещинки или скола. Дрожащими руками Бренн поставил ее на стол. Его замутило.

— Вот-вот, рушить-то куда легче, чем творить… — проворчала старуха, — оно завсегда так бывает…

— Афи, — спросил Бренн, не сводя глаз с кружки, — неужто это то, что я думаю?

Ойхе тяжело поднялась, подошла к нему, и зашептала, ударив клюкой в потрескавшиеся плитки пола. — Думай о таком лишь про себя. Никому не скажи! Не скажи, не похваляйся, ни опекуну своему, ни внуку моему. Таись. Дабы беды не случилось. Научайся держать ее, — шипела бабка, — правда, тут я тебе, милок, не помощница.

Бренн пожал плечами, не глядя на старушку. Яджу, вожделенная искра Жизнедателя созрела внутри него! Теперь он всего добьется. Мечты сбудутся. Все задуманное свершится. Сердце колотилось. Казалось, он может взлететь — тело переполняло ощущение невиданной мощи.

— К чему мне таиться, афи? Если Жизнедатель пробудил во мне яджу, то теперь я могу стать димедом. Как и ты когда-то…

— Не бывать тебе димедом, — наклонилась к нему бабка, вглядываясь прямо в зрачки.

Бренн возмущенно уставился на нее, но Ойхе снова ударила клюкой в пол, не давая ему раскрыть рта: — Димедом дозволяют стать тем, кто владеет лишь жалкой крупицей силы. Кустарям, вроде меня, кои умеют врачевать нехитрые хвори, понимать язык живности, народ фокусами потешать, глаза отводя, да порой глядеть в будущее, правда недалече — на пару лет вглубь, не боле. Ну, еще стряпать превкусно… — бабка хмыкнула, — вот и все, пожалуй…

— И что!

— Такие, как я, — безвредные твари. У тебя ж яджу клокочет внутри, как раскаленная кровь гор. Не каждый жрец сумеет обуздать такое и пользовать, как надобно. А уж неученый мальчишка-простолюдин, так и подавно… Иль хочешь, чтоб тебя в Узилище заточили, как гнилого урода, а то и живьем сварили в кипящем масле?

Бренну стало холодно в жаркой кухне. — Но какого храфна? За что, афи? — он не понимал.

— За то, что искра в тебе шибко могучая, грозная… Сам что-ль не видишь — чуть было внучку мою не погубил, окаянный! — закрыв глаза, бабка подняла коричневые ладони к небу, потом со вздохом уселась в свое скрипучее кресло. И лишь сейчас Бренна бросило в пот от осознания, что могло случиться непоправимое, если бы яджу, усиленная его злостью, ударила не в глиняную кружку, а в беззащитную спину Мелены.

— Вот потому, ежели ты где оступишься, навредишь кому, сотворишь опасное… — Старушка махнула рукой — вроде и так все понятно… — А коли кто-то, узнав о твоей яджу, позавидует, да и донесет Непорочным… как мыслишь, что тогда с тобой станется? — спросила она в лоб.

Бренн пытался возразить, что все димеды опасаются доноса завистников, но ведь Дознаватели Непорочных сумеют разобраться, где истина, а где злобная клевета. Ведь так… Но Ойхе долбила и долбила его своими доводами, не пытаясь смягчить или приукрасить правду.

— Окромя этого, — продолжала бабка, — яджу такой силы у неученого отрока из простолюдинов, — лакомый кусок для жрецов. Коли они случайно прознают, живо посадят тебя на цепь и сделают «овцой». И день за днем, год за годом будут выдаивать из тебя силу по капле. Выжмут досуха да выкинут, как шелуху от семечек. И летам к тридцати сделаешься ты полоумным стариком, пускающим слюни и ссущим в порты.

Сморщив нос, Бренн отшатнулся. Он порой видел таких «выжатых» в переулках Канавы — дурковатых стариков и старух с трясущейся головой, ползающих на четвереньках и лакающих воду из луж и стоков. После облав на нищих и калек, которые регулярно проводили скорпы, «овцы» исчезали навсегда.

— Не криви личико-то, касатик, не криви, а в суть вникай, — сурово припечатала бабка.

Новорожденные мечты, ростки которых проклюнулись в сердце Бренна, после жестоких слов Ойхе благополучно увяли. Все лопнуло, как мыльный пузырь. Бабка права — учеником в Ордене ему не стать, — в эфебы отбирали только отпрысков самих Непорочных. Ну, или одаренных юношей из благородных домов, чьи генусы были проверены на тысячелетия вглубь истории Лаара, а