изменять, — кричу не задумываясь, потому что тут дело уже вообще не в Егоре. Тут личная обида, которая все еще жрет меня изнутри, как бы я ни храбрилась и ни говорила, что давно забыла и смогла отпустить все, что болит.

— Он тебе изменял? — шепчет Егор на ухо, и мне хватает тупости легонько кивнуть, подтверждая догадки.

Колосов бросает мою руку, подходит к Сереже, бьет его в челюсть и, когда тот падает со стоном в сугроб, наклоняется и говорит ему:

— Увижу еще раз с ней рядом — убью. И да, тачка у тебя и правда дерьмо.

Лиза

Леха не берет трубку. Очень вовремя. Вылетаю из подъезда все еще сонная, на ходу набираю Лиску, чтобы прикрыла меня перед Леонидычем. Физрук на первой паре всегда злой, а я пока доберусь, уже и пара закончится, и зачета в конце года мне можно не ждать.

— Нежнова, прикрой меня, умоляю тебя, я только вышла из дома, Леха трубку не берет, сейчас буду пытаться вызвать такси. — Я запыхалась и уже устала. Какая мне вообще физра? Верните меня в теплую постельку, я буду самым счастливым человеком на свете. Но нет же, я бегу, блин, по снегу, пытаясь разобрать, что там бормочет Лиска. Вдруг понимаю, что забыла выпить таблетку, и только от осознания этого рука начинает болеть сильнее. — Что? Лис, не слышу.

— Говорю, я тоже опаздываю, но ты стой на месте, мы тебя на машине сейчас заберем.

И бросает трубку.

Перед глазами мелькают эмодзи с каменным лицом, потому что… А в смысле — «Мы заберем»? Кто такие «мы» и на какой машине меня собираются забрать? Какого хрена она тоже опаздывает, если двадцать минут назад, когда я звонила, она уже выходила из дома? Что происходит…

Мерзну я меньше минуты, как подъезжает машина Колосова. Егора, елки-палки! Он сидит за рулем с широкой улыбкой, а Лиска рядом, нахмурившись. Я без лишних вопросов усаживаюсь назад, потому что времени выяснять отношения у нас сейчас нет, но эсэмэску о том, что я жду объяснений, Нежновой отправляю сразу.

Алиса

Гаврилова своим испытующим взглядом может легко прожечь во мне дыру, честное слово. Она смотрела на меня огромными глазищами всю дорогу до универа, а потом еще и по пути до раздевалок, потому что Егор все еще был рядом и рассказать ей все прямо сразу я никак не могла.

— Охренеть… — Гаврилова, застыв в раздевалке в одних лосинах и лифчике, открывает рот и не может связать слов, когда я рассказываю ей обо всем, что было утром. — И что дальше?

— Мы сели в машину, Сережа так и лежал в снегу, когда мы уезжали. Егор хотел задать вопрос, но я его перебила, сказала спасибо за помощь, и все. Потом ты позвонила, и мы за тобой приехали.

— Мне так нравится это «мы», — хмыкает Лизка, подмигивая, а я только закатываю глаза. — Ну вот что ты так вздыхаешь? Просто говорю.

— Я начну говорить про тебя и Савельева, — мстительно улыбаюсь, замечая, как кривится подруга от одного упоминания его фамилии. — А что такое? Не нравится?

— Не сравнивай. Он цветы мне не дарит, к маме моей в друзья не набивается и от бывших не спасает. — Временно однорукая подруга наконец-то заканчивает переодеваться, и мы идем сдаваться в руки физруку. — Так что не приписывай мне его даже в идиотских шуточках, поняла?

— Ладно, как хочешь. — Мы смеемся, но Лиза вдруг вскрикивает, идя позади. Я поворачиваюсь и вижу, что эта дурочка треснулась больной рукой об открытую дверцу шкафчика и находится на грани того, чтобы расплакаться. — Боже, Лиз, ну как так?

— Не знаю, — она почти всхлипывает, — она и так болит, я таблетку не выпила и с собой не взяла, а теперь тем более.

— Сходишь к медсестре?

— Сначала отпрошусь у Леонидыча, а то он меня точно сожрет, если я так пойду и на пару не явлюсь.

Но Леонидыча в зале нет, и Лизка уходит в медпункт, так и не отпросившись.

Лиза

Удивительно, что медсестра на месте, потому что чаще всего ее кабинет находится в универе исключительно для красоты. Выпрашиваю таблетку, выпиваю прямо там и иду обратно, надеясь, что препода все еще нет в зале.

Почему таблетки не действуют мгновенно? Рука очень сильно ноет, я сама на грани того, чтобы начать ныть по этому поводу. Заворачиваю за угол к ступенькам и влетаю во что-то огромное и жутко твердое.

— Ты всегда мне прямо в руки лететь теперь будешь?

О, ну естественно. Я же победитель по жизни, тут не мог быть не Савельев, просто не мог быть.

— Иди куда шел, — рычу, толкая его плечом.

— Вообще-то за тобой и шел.

— С какого перепугу? — Настроение на самом деле исключительно дерьмовое. Проспала, не собралась толком, таблетки еще эти, руку ударила… Бесит все.

— Леонидыч велел найти прогульщицу, подружка твоя сказала, что ты за таблеткой ушла. Ты не увлекалась бы, а то, знаешь, зависимость такое дело…

— А ты откуда знаешь? На собственном опыте? — Мне не хочется улыбаться, да и он не горит желанием. Сунул руки в карманы своих спортивок и идет вразвалочку. — Рука болит, а таблетку выпить забыла. — Не знаю, зачем ему эта информация и зачем я решаю ему это сообщить, но, раз уж идет рядом, пусть терпит.

Он молчит, и я не знаю, что отображается там у него на лице. Я просто иду, стараясь еще куда-нибудь этой многострадальной рукой не влететь, и проклинаю внушительные размеры университета, потому что мы идем рядом слишком долго. Мне много Савельева, очень много.

— Нашлась, — ехидно говорит Максим Леонидович, когда я захожу следом за Савельевым. — И где гуляла?

— Я не гуляла. Я была у медсестры, но вас не нашла, чтобы отпроситься.

— Скажи мне, Гаврилова… — Он подходит ко мне, глядя с недовольством. Ой, боже… У меня такого недовольства целые горы. Я тоже продемонстрировать могу. Еще и с удовольствием. — Когда ты начнешь нормально относиться к моим занятиям? Десять кругов бегом, и останавливаться нельзя!

— Максим Леонидович, а у меня рука вот, — показываю поврежденную конечность, надеясь на благоразумие препода. Запястье все еще очень болит.

— А у меня две. И ноги вот еще. И ничего, бегаю. — Он улыбается неприятно очень, и я понимаю, что спорить с ним бесполезно.

— Максим Леонидович, да пусть на скамейке сидит, давайте заниматься уже!

Саве-е-ельев.

Ты меня достал.

Он подходит к нам с физруком, какой-то сильно уж недовольный.

— Знаешь, Савельев, — говорит препод, крутя на пальцах свисток, — заступаться нужно и стоит