Кожа горит, а руки чешутся достать посох. После Рейда магам и косиданам запрещено даже целоваться, но это не мешает стражникам нас лапать.

Мой гнев словно превращается в черную ярость, во тьму, что поднималась в маме, когда стражники вставали у нее на пути. Эта сила рождает во мне желание оттолкнуть его, переломать каждый жирный палец на его руках. Но я вспоминаю о тревоге Тзайна, о больном сердце папы, о словах Мамы Агбы.

Думай, Зели. Об отце и брате. Я обещала не подвести их. Нельзя все испортить.

Я повторяю это себе снова и снова, пока пьяная скотина не отпускает меня. Он тихо смеется, гордый собой, прежде чем снова глотнуть из бутылки. Так они расслабляются.

Я поворачиваюсь к другому стражнику, тщетно пытаясь скрыть горящую в глазах ненависть. Не знаю, кого презираю сильней – пьянчугу, что трогал меня, или мерзавца, который позволил этому случиться.

– Еще вопросы? – сквозь зубы спрашиваю я.

Стражник качает головой.

Я миную ворота, быстро, как гепанэр, пока он не передумал, но уже через несколько шагов хочу убежать подальше от шума и безумия Лагоса.

– О боги, – выдыхаю я, потрясенная огромным количеством людей вокруг. Крестьяне, торговцы, стражники и аристократы спешат по грязным улицам, каждый – по своим делам.

Вдалеке виднеется дворец короля. Древние белые стены и позолоченные арки блестят на солнце, контрастируя с трущобами на окраинах.

Я разглядываю дома бедных. При виде возвышающихся вверх лачуг у меня захватывает дух. Домишки слеплены, будто соты. Они похожи на вертикальный лабиринт – один возвышается над другим, и хотя многие – коричневые и блеклые, стены некоторых ярко раскрашены и испещрены причудливыми узорами. Это протест, отказ считаться бедным кварталом, пылающий уголь там, где король видит только золу.

Я осторожно приближаюсь к центру города. Шагая по трущобам, замечаю, что большинство предсказателей не старше меня. После Рейда редкий прорицатель в Лагосе доживает до совершеннолетия, не угодив в тюрьму или на работы.

– Пожалуйста, я не хотел… Нет! – звучит крик.

Я вздрагиваю, когда прямо передо мной пролетает палка надсмотрщика и опускается на спину маленького предсказателя, оставляя пятна крови на, вероятно, последней чистой одежде в его жизни. Мальчик падает на груду черепков – осколков разбитой посуды, которую его слабые руки не смогли удержать. Надсмотрщик вновь поднимает трость, и я вижу ее черный магацитовый блеск.

О боги. Острый запах опаленной плоти ударяет в нос, когда надсмотрщик бьет мальчика по спине. Дымок вьется над кожей, пока несчастный пытается встать на колени. От жуткого зрелища у меня немеют пальцы, но я вспоминаю о работах, которые могут мне предстоять.

Вперед. Я заставляю себя двигаться, хотя сердце уходит в пятки. Пошевеливайся или окажешься на его месте.

Я спешу к центру Лагоса, стараясь не замечать запаха сливных стоков, текущих по улицам трущоб. Когда я достигаю синих зданий торгового квартала, вонь сменяется ароматом сладкого хлеба и корицы, и желудок урчит от голода. Я готовлю себя к предстоящей торговле. Центральный рынок впереди гудит тысячей голосов, и я замираю, когда вижу его.

Неважно, как часто мы с папой продавали здесь крупную рыбу, безумие этого рынка не перестает меня удивлять. На нем, более шумном, чем улицы Лагоса, можно купить любой товар, известный в Орише. Целый ряд занимает пшеница с огромных полей Мины, сразу за ней торгуют восхитительным железом с фабрик Гомбе. Я шагаю в толпе мимо прилавков, наслаждаясь запахом жареных бананов.

Навострив уши, пытаюсь понять, как здесь торговаться, и узнать скорость заключения каждой сделки. Передо мной разворачивается настоящая битва, где слова режут, как ножи. Кажется, они смертоносней тех, которыми пользуются в Илорин. Здесь нет места уступкам. Только нажива.

Я прохожу мимо деревянных загонов с детенышами гепанэра, улыбаясь при виде тоненьких рожек над их головами. Пробираюсь мимо тележек с узорной тканью и, наконец, достигаю рыбного рынка.

– Сорок медных монет.

– За тигровую рыбу?

– Тридцать и ни монетой больше!

Торговцы кричат так громко, что я едва могу думать. Нет, это не плавучий рынок Илорин. Честной торговле здесь не место. Прикусив губу, изучаю толпу. Мне нужен знак. Нужен какой-нибудь богатый дурак…

– Форель?! – кричит мужчина. – Разве я похож на того, кто ест форель?

Я поворачиваюсь к пухлому аристократу в темно-пурпурной дашики. Его ореховые глаза сузились от гнева. Он смотрит на торговца-косидана так, словно только что получил смертельное оскорбление.

– У меня есть морской петух, – предлагает тот, – камбала, большеротый окунь…

– Я сказал, что хочу рыбу-меч, – обрывает его аристократ. – Мой слуга говорит, ты отказываешься ее продавать.

– Сейчас не сезон.

– Но ведь король ест ее каждую ночь.

Торговец чешет затылок:

– Если рыбу-меч ловят, ее тут же отправляют во дворец. Это закон.

Лицо аристократа вспыхивает от гнева, и он достает маленький бархатный кошелек.

– Сколько за нее предлагают? – Он звенит монетами. – Я заплачу двойную цену.

Торговец алчно смотрит на кошелек, но не соглашается:

– Мне нельзя рисковать.

– А мне можно! – кричу я.

Аристократ поворачивается ко мне и с недоверием прищуривается. Я жестом подзываю его, уводя от прилавка.

– У тебя есть рыба-меч? – спрашивает он.

– Лучше. То, что больше никто не сможет вам предложить.

Его глаза округляются, и я ощущаю азарт, который появляется, когда рыбка вот-вот заглотнет наживку. Аккуратно разворачиваю парусника и держу его на свету так, чтобы чешуя заблестела.

– О боже! – вырывается у аристократа. – Она чудесна.

– И намного вкуснее, чем выглядит. Краснохвостый парусник прямо с берегов Илорин. Сейчас не их сезон, так что будьте уверены, даже король сегодня ей не поужинает.

Лицо аристократа расплывается в улыбке, и я понимаю, что он на крючке. Мужчина достает кошелек.

– Пятьдесят монет серебром.

От неожиданности мои глаза округляются, но я беру себя в руки. Пятьдесят…

Этого хватит для уплаты налога и, возможно, на новую лодку. Но если стражники увеличат поборы в следующее полнолуние, эти деньги не спасут меня от долговой ямы.

С громким смехом я принимаюсь заворачивать рыбу.

Аристократ хмурится:

– Что ты делаешь?

– Продам это сокровище тому, кто сможет его себе позволить.

– Да как ты смеешь…

– Простите, – прерываю я. – У меня нет времени на человека, который предлагает пятьдесят монет за лакомство, стоящее в десять раз больше.