— Мое книгочейство, мой отъезд в Лондон, книжную лавку и, между прочим, даже мой… — Она обвела публику в кафе осторожным взглядом, прежде чем шепотом продолжила: — мой сапфизм.

Тоже понизив голос, Сильвия спросила:

— Ты когда-нибудь обсуждала это с ними?

— Нет. — Адриенна даже выставила вперед ладони, точно отгоняла подобную мысль. — Но, я так думаю, Мишель тоже не очень-то стал бы обсуждать с родителями своих подружек.

Сильвия засмеялась.

— Тут ты права. И почти то же я могу сказать о себе. Я имею в виду разговоры в семье. Ни родители, ни моя старшая сестра Холли не задают мне щекотливых вопросов насчет мужчин, и они никогда не предлагали мне выйти замуж. То же и с Киприан. Но Америка в этом смысле куда менее терпима, чем Франция. В Нью-Йорке считалось бы преступлением, отважься я полюбить… — Тебя, едва не проговорила она, но вовремя спохватилась. А впрочем, ей и не нужно было продолжать, Адриенна поняла все без слов.

Кивнув, она ответила:

— Франция принимает все это на бумаге, на уровне законов. И многие семьи вроде моей принимают особых друзей своих сыновей и дочерей. Но в остальном…

Адриенна выразительно покачала рукой, что значило: не так, чтобы очень.

— В Соединенных Штатах сегодня и на бумаге-то никакого просвета не наблюдается.

— Стыд и позор.

— Oui.

Сильвия тряхнула головой, отгоняя внезапно накрывшую ее мрачность.

— Что ж, спасибо, что делишь со мной свой мир.

Адриенна засмеялась:

— Ты строишь его вместе со мной, chérie.

Когда же?

В ней закипало нетерпение.

Сильвия знала, что навсегда запомнит момент, когда они с Адриенной после сытного завтрака за минуты до девяти утра пришли к дверям «Шекспира и компании» с ключами в руках, готовые отпереть лавку и впервые распахнуть тяжелые ставни на ее окнах.

— Знаю, ты не собиралась открываться раньше десяти, но…

— Знаю, мне тоже не терпится.

В первый час после открытия в лавке царила торжественная тишина. Сильвия оглядывала рисунки Блейка и драгоценные листки с автографом Уитмена, теперь обрамленные и развешанные на узком участке стены между полками, которые были плотно уставлены книгами. Наслаждаясь запахами кожи, бумаги и типографской краски, Сильвия с грудью, полной воздуха, табачного дыма и гордости, сказала себе: «Это все мое. Я это сделала».

Она еще не успела занервничать, зайдет ли к ней кто-нибудь, как на пороге лавки явились те самые «кто-нибудь»: сестра Адриенны Ринетт, ее муж Поль-Эмиль Бека и ее любовник Леон-Поль Фарг, поэт, с нежностью называвший завсегдатаев лавки Адриенны potassons (нашими студиозусами), обыгрывая глагол potasser (штудировать) в первом лице множественного числа — nous potassons, — чтобы подчеркнуть их принадлежность к общему дружескому кругу. А поскольку этот глагол куда менее употребителен, чем его более нейтральный синоним étudier (изучать), прозвище явно подразумевало избранность. Сильвия гордилась, что единственной из американцев была причислена к числу potassons.

Остаток дня сохранился в ее памяти размытой картинкой прибывавших и убывавших людей. Они приходили в магазин «Шекспир и компания», в ее магазин! По большей части то были potassons, заглянувшие поздороваться, приобрести библиотечный абонемент, купить одну-две книги и пообещать вернуться на вечеринку в честь открытия. При этом среди посетителей оказалось немало привлеченных любопытством жителей соседних кварталов. «Походил тут, поглядел, интересно же, что может называться “Шекспиром и компанией”», — так выразился живший поблизости доктор, месье Дезотель.

Как только зашло солнце и темнота раннего ноябрьского вечера вступила в свои права, Адриенна с Ринетт начали вносить блюда с приготовленными Адриенной угощениями. И снова Сильвия восхитилась их количеством и изобилием, про себя задаваясь вопросом, неужели их пиршество в той же мере, что и срыв Мишеля, невольными свидетелями которого они стали утром в кафе, были своего рода реакцией на войну — сочувственное oui, merci, благодарность тому, что после всех этих лет они снова наслаждаются вакханалией еды и питья.

Прибывающих на вечеринку гостей Сильвия встречала в алых лодочках Киприан и с зажженной сигаретой в руке. Позже подошел Мишель и, тепло поприветствовав Сильвию поцелуем в щеку, словно они сто лет знакомы, извинился за опоздание.

— Я бы пришел раньше, но подумал, что надо бы заскочить домой и смыть с себя потроха.

— К нам никогда не поздно, добро пожаловать! Да, и у меня есть для вас Сассун. Но для начала вот вам бокал вина.

На вечеринку чудесным образом собралось столько народу, что толпа угощавшихся и выпивающих гостей вскоре выплеснулась из тесных пределов лавки на улицу.

— И когда ты собираешься выступить с речью? — спросила Сильвию Киприан, когда в небе взошла яркая луна, а веселье достигло апогея.

— Не говори ерунды, какая еще речь?

— Сильвия, ты просто обязана сказать что-нибудь, — поддержала ее сестру Адриенна.

Сильвия попыталась сглотнуть неизвестно откуда взявшийся болезненный ком в горле. Не оставляя ей времени на раздумья, Киприан постучала серебряной ложечкой по своему бокалу, и получившийся звук чем-то напоминал отдаленный перезвон церковного колокола; волнами разносился он по помещению, пока гости не притихли и не наступила полная тишина.

Слишком миниатюрная, чтобы увидеть кого-либо дальше первого ряда, Сильвия нервно смотрела по сторонам в поисках чего-то, на что можно встать. Куда же запропастилась чертова лесенка, на которую она взбиралась, чтобы доставать до самых верхних полок?

Вперед выступила Адриенна и эффектным движением поставила ее прямо перед Сильвией. Как только та поднялась на ступеньку, толпа оживилась приветственными возгласами. Но вместо радостного возбуждения Сильвию охватила паника. Потупившись, она уставилась на свои ноги в алых лодочках, потом подняла глаза и встретила твердый ободряющий взгляд Адриенны. Сильвия набрала в грудь побольше воздуха и сказала:

— Спасибо вам всем, что пришли сюда сегодня. Вы даже не можете представить, как много для меня значит видеть здесь стольких старых друзей и познакомиться со столькими новыми друзьями… — Почему, ну почему я не подготовилась?

Через мгновение она увидела в толпе Мишеля и поняла, о чем будет говорить.

— Год назад, почти день в день, Америка, Британия и Франция подписали соглашение, завершая войну, ужаснее которой не видывали наши народы. Но liberté, égalité et fraternité[39] возобладали, и здесь, в месте, предназначенном для обмена французскими и английскими умонастроениями, мы можем сполна насладиться благами мира: литературой, дружбой, разговором, спорами. Пускай же мы будем долго ими наслаждаться, и пускай они — вместо винтовок и гранат — послужат оружием для новых восстаний.

Со всех сторон зазвучало «Согласны, согласны!», «Ваше здоровье!», «Поздравляю!», и Сильвия сошла со своего возвышения, сияя робкой гордостью и радуясь, что может снова раствориться в толпе гостей.

Как только выдалась свободная минутка, она