— Это Сассун, в подарок, — сказала она. — А Уитмена даю вам по библиотечному абонементу. Вернете, когда прочитаете. Любопытно, понравится ли он вам.

Улыбка Мишеля растопила бы любую сосульку на крыше в Нью-Джерси.

— Спасибо, мадемуазель Бич.

— Для вас просто Сильвия.

— Сильвия, — кивнул он, — только, s’il te plaît[40], не раздавайте так запросто слишком много книг, не хотелось бы, чтобы ваш бизнес прогорел.

— Не буду. Мне бы тоже этого не хотелось.

Если бы не удовольствие взахлеб делиться с Адриенной, Киприан и Ринетт впечатлениями от вечеринки, Сильвии показалось бы, что уборка в лавке после ухода гостей никогда не закончится.

— Я же говорила, что всё съедят, — гордо заметила Адриенна, пока они заворачивали себе жалкие остатки щедрого пиршества.

— Неужели ты рискнула усомниться в кулинарных изысках моей сестрицы? — засмеялась Ринетт. — Удивляюсь, что ты еще жива после такого!

Киприан от души расхохоталась.

— К твоему сведению, у нашей Сильвии второе имя Почемучка.

— Если я в чем и сомневалась, — парировала Сильвия, — то точно не в достоинствах угощения. Я и представить не могла, что набежит столько народу.

— Зато я могла, — сказала Адриенна, одарив Сильвию долгим взглядом, от которого у той зашлось волнением сердце.

Полночь застала обеих посреди аккуратно прибранной лавки, наконец-то наедине.

— Спасибо тебе, Адриенна, — сказала Сильвия. — Всех слов мира не хватит, чтобы выразить, как я тебе признательна за все.

Адриенна сжала руку Сильвии и посмотрела на нее — ах, эти бледно-голубые глаза под черными бровями, этот восхитительный изгиб губ, темнеющий на идеально бархатной сливочно-белой коже. Сколько контрастов. Сильвия была готова бесконечно любоваться лицом Адриенны, и ей бы оно никогда не наскучило. Интересно, что Адриенна видела в ее собственном лице?

Сильвию ошеломило, когда Адриенна подняла ее руку к губам и поцеловала ладонь, а потом каждый ее палец, прикрыв глаза, словно она наслаждалась любимым лакомством. Сильвия тоже закрыла глаза, она трепетала от каждого прикосновения губ и языка Адриенны к коже. Сильвия и не подозревала, что в ее руках столько чувственности. Кто бы мог подумать! Ее руки. Когда она отважилась открыть глаза, то, нежно скользнув рукой, коснулась щеки Адриенны. Она позволила своим пальцам зарыться в ее копну темных волос. Тоже открыв глаза, Адриенна потянулась к Сильвии, и они поцеловались. Поцелуй поначалу был медленным, ищущим, и Сильвия чувствовала, как от прикосновения губ Адриенны каждый нерв вспыхивал огнем. Вскоре обе снова закрыли глаза, сплетясь в тесном объятии, их поцелуи стали глубже, требовательнее, словно этим вечером они торопились узнать друг о друге все, что до сих пор оставалось неузнанным. Их зубы то и дело сталкивались, их стоны слились в один, их пальцы в нетерпении расстегивали пуговицы и крючки.

В пальто нараспашку, чтобы охладить жар своих тел воздухом ноябрьской ночи, они преодолели квартал от книжной лавки до постели в квартире Адриенны и на много часов отдались познанию того, что вгоняло Сильвию в жар, опустошало и оглушало. Адриенна была восхитительна — упругая под гладкой нежной кожей, уверенная в каждом движении пальцев и языка. С ней Сильвия действовала смелее, чем когда-либо, позволяя своим рукам скользить под ее одеждой, по изгибам ее тела, утоляя голод, который она годами копила в себе, но всю жизнь не желала признавать.

Она и представить не могла, сколько наслаждения таится в ее собственном теле. Так вот о чем она столько читала. Сильвия не сумела вспомнить, когда в последний раз книги, при всем их очаровании, виделись ей лишь бледным подобием реальной жизни. Да и бывало ли такое? Теперь она познала истинное блаженство, и ей не было возврата к унылому прошлому.

Глава 5

Часы, которые Сильвия проводила в объятиях Адриенны после того, как они вечером закрывали свои лавки, убеждали ее, что мир — по крайней мере, ее личный мир — бесповоротно изменился. Киприан, и та заметила перемену. В начале 1920 года она возвращалась в Штаты, поскольку ее контракт закончился, и перед отъездом сказала Сильвии:

— Никогда еще не видела тебя такой поглощенной.

Влюбившись в Адриенну, Сильвия даже читала теперь с совсем иным настроением. Раньше описания постельных сцен и плотских вожделений вызывали в ней смятение и душевную боль, сейчас же она воспринимала себя частью волшебного мира, в который посвятила ее Адриенна. Она и сама ощущала в жилах пламя желания, такого пугающего, но такого желанного для героя «Портрета» Стивена Дедала. С новообретенным аппетитом Сильвия взялась читать и перечитывать эпизоды нового романа Джойса «Улисс», с которыми она в том году уже внимательно ознакомилась в журнале «Литтл ревью», публиковавшем произведение частями. И снова отметила для себя, что действие «Улисса» разворачивалось в Дублине, хотя Сильвия читала, что Джойс уже много лет как оставил родину и, в сущности, был изгнанником подобно герою гомеровской «Одиссеи», схему которой он блестяще обыграл, выстроив на ней структуру своего романа[41].

Джойс привел в «Улисса» Стивена из «Портрета художника в юности», но дал ему друга, старшего, более жизнелюбивого, полнокровного Леопольда Блума. В мельчайших подробностях описывая каждое слово, каждую мысль и каждое движение Стивена и Леопольда, пока они проживали в ирландской столице один-единственный день — 16 июня 1904 года, Джойс, судя по всему, намеревался новым романом взорвать все до единого защитные покровы современной жизни с той же неотвратимостью, с какой гранаты недавней войны взрывали города, веси и окопы по всей Европе. Сидели ли его герои в уборной, рассуждали ли о «Гамлете», Джойс не жалел подробностей, уравнивая вульгарное и возвышенное. Воистину то была книга, не терпевшая компромиссов в своей железной решимости трезво и без малейших прикрас изобразить сознания и тела Стивена и Леопольда.

Настойчивость, с какой роман вводил читателя в исчерпывающие, правдивые подробности, вызвала жестокие цензурные нападки в Англии и Америке, где выпуски журналов с эпизодами «Улисса» конфисковывались нью-йоркским обществом подавления порока Джона Самнера как попирающие общественную нравственность. Маргарет Андерсон недавно жаловалась на это в редакционных статьях своего «Литтл ревью», и Сильвия полностью разделяла ее возмущение. Она еще могла понять нежелание читателей последовать за Блумом в уборную, но цензура, законодательный запрет? Напротив, читателей следовало заставить осознать ошеломляющую честность романа, как и смелость самого текста, ибо в вызовах, которые он бросал обществу, заключалась его величайшая правда: мир, каким мы его знали, закончился, пришло время для чего-то совершенно нового. Упразднить одни только кавычки Джеймсу Джойсу казалось мало, местами он откровенно пренебрегал общепринятыми правилами построения предложений и разбиения текста на абзацы с единственной целью — пробиться как можно глубже в сознание своих персонажей, ведь, в