свирепый человекобык, которого Минос приказал спрятать в непроходимом лабиринте. Сооружение лабиринта – вторая миссия Дедала на Крите. Однако Минос все еще сердился на своего штатного мастера за изготовление «коровы», способствовавшей неблагоразумному поведению Пасифаи. Именно поэтому, когда Тесей расправился с Минотавром, Дедал вынужден был в спешке покинуть Крит, взяв с собой сына. Диодор записал две противоположные версии побега: отец и сын либо уплыли на корабле, и Икар утонул, упав за борт (правдоподобно, но скучно), либо улетели (что куда более захватывающе).

…Дедал, отказавшись от намерения бежать на корабле, изготовил нечто неслыханное – крылья, сделанные с замечательным искусством и сверху изумительно покрытые воском. Прикрепив крылья к туловищу сына и к своему собственному, он поразительным образом устремился в небо и перелетел через море, что омывает Крит. Но Икар, который по молодости лет старался лететь как можно выше, упал в море, ибо воск, скреплявший крылья, стал размягчаться от солнца. Сам же Дедал, летевший вблизи поверхности моря и постоянно увлажнявший водой свои крылья, чудесным образом обрел спасение на Сицилии[93], [94].

В этом бесцветном повествовании опущены практически все волнующие детали истории. Чтобы передать размах и энергию эпизода, а также необузданную эмоциональную кульминацию, к которой он ведет, стоит взглянуть на взлеты и падения в строках великого поэта – следующего в нашем списке источников.

Благодаря двум своим версиям смерти Икара Овидий стал наиболее влиятельной фигурой в формировании постклассической традиции мифа. В «Искусстве любви» он связывает воздушный побег с Крита с общей темой поэмы. Когда ты привлек внимание девушки, говорит поэт, ты выиграл лишь половину битвы, ведь теперь тебе предстоит ее удержать. А это непросто, поскольку Амур, бог любви, ветреный бог – столь же ветреный, как и Дедал, которого Минос пытался обездвижить, но не смог. Связь между Амуром и Дедалом проста: крылья. Хотя у Амура они были частью естественной анатомии, а у Дедала – искусной подделкой.

Часто беда изощряет умы. Возможно ли верить,

Чтобы шагнул человек ввысь по воздушной тропе?

Вот он перо за пером слагает в небесные весла,

Тонкими нитями льна вяжет одно к одному;

Жарко растопленный воск крепит основания перьев…[95], [96]

В «Метаморфозах», представляющих собой вершину поэтического гения Овидия, отец тщетно пытается усмирить горячность сына:

Дедал и сына учил: «Полетишь серединой пространства!

Будь мне послушен, Икар: коль ниже ты путь свой направишь,

Крылья вода отягчит; коль выше – огонь обожжет их.

Посередине лети! ‹…›

Следуй за мною в пути».

‹…›

По левую руку Самос Юнонин[97] уже, и Делос остался, и Парос;

Справа остался Лебинт и обильная медом Калимна.

Начал тут отрок Икар веселиться отважным полетом,

От вожака отлетел; стремлением к небу влекомый,

Выше все правит свой путь. Соседство палящего Солнца

Крыльев скрепление – воск благовонный – огнем размягчило;

Воск, растопившись, потек; и голыми машет руками

Юноша, крыльев лишен, не может захватывать воздух.

Приняты были уста, что отца призывали на помощь,

Морем лазурным, с тех пор от него получившим названье.

В горе отец – уже не отец! – повторяет: «Икар мой!

Где ты, Икар? – говорит. – В каком я найду тебя крае?»

Все повторял он: «Икар!» – но перья увидел на водах;

Проклял искусство свое…[98], [99].

Есть в повествовании Овидия еще один поворот. Когда Дедал хоронил сына, рядом радостно хлопала крыльями куропатка. По-гречески «куропатка» – perdix. Пердикс – второе имя Талоса, племянника Дедала, сброшенного им с Акрополя в припадке профессиональной ревности. Когда мальчик падал, Афина превратила его в куропатку – вот почему эта история включена в «Метаморфозы» Овидия. Помня об этом падении, отмечает Овидий, куропатки всегда опасаются высоких мест – это один из многих аспектов мифа о Дедале и Икаре, в которых проявляется противопоставление высокого и низкого[100].

Последним прибежищем Дедала стала Сицилия. Снова – и здесь мы позволим продолжить рассказ Диодору – его талант пригодился при дворе, на этот раз царя Кокала из Камика (близ Агридженто), для которого Дедал возвел множество искусных построек. Одна из наиболее примечательных – город на вершине скалы, неприступный для внешних атак. Словно в лабиринте, петляющие проходы, ведущие в центральную крепость, были непроходимы для предполагаемых захватчиков. Но, как и на Крите, дарование Дедала едва не сыграло с ним злую шутку. Минос не оставлял надежды вернуть своего бывшего архитектора. Поиски привели его ко двору Кокала (на этот раз детали мы находим у мифографа Аполлодора)[101]. Желая отыскать Дедала, Минос пообещал внушительную награду тому, кто сможет продеть нитку через закрученную морскую раковину. Как хорошо понимал Минос, только Дедалу хватило бы ума выполнить такое задание, похожее по своей сути на прохождение Кносского лабиринта в миниатюре (Ариадна дала Тесею клубок ниток, чтобы тот смог проложить себе обратный путь). Обсудив все с Кокалом, Дедал привязал нитку к муравью, просверлил отверстие в раковине и позволил муравью сделать все остальное. Теперь, когда великий мастер выдал себя, Минос потребовал от Кокала вернуть ему архитектора. Однако Кокалу не хотелось расставаться со столь ценным работником. На Крит Минос уже не вернулся: согласно одной из версий, дочери Кокала убили его, облив кипятком в бане, – вопиющее попрание законов гостеприимства. Здесь может таиться намек на то, что гениальность Дедала сыграла свою роль и в этом убийстве, поскольку к прочим его изобретениям на Сицилии относится лечебная баня – пещера, подогреваемая паром.

Последний наш литературный источник – эссеист и сатирик Лукиан (II в. н. э.), исследовавший разнообразные символические и аллегорические аспекты взлета и падения Икара. В двух своих работах Лукиан прибегает к понятию чересчур высокого полета, чтобы указать на два взаимоисключающих нравственных вывода. Либо богачи задирают нос и страдают от последствий. Либо, если на простых людей нежданно сваливается удача, они рискуют столь же внезапно потерпеть фиаско[102]. В другом месте Лукиан рассматривает тот же эпизод в разрезе скорее интеллектуальном, нежели моральном. В эссе «Об астрологии» он говорит, что отец поделился с Икаром своим знанием, но юноша «отпал от истины, во всем уклонился от учения и был низвергнут в пучину неразрешимых вопросов»[103], [104]. В диалоге «Корабль, или Пожелания» полет Икара символизирует не просто познание, а познание как источник власти. Когда несколько приятелей обсуждают, чего каждый хотел бы больше всего, один из них – Тимолай – признается в желании обладать набором волшебных колец, позволяющих воплотить в жизнь несбыточные мечты смертного: вечную молодость, свободу от боли, способность оставаться невидимым и умение летать[105]. Обладая такими качествами, он мог бы отправиться куда угодно, повидать самые завораживающие чудеса света, найти ответы на загадки, которые по сей день терзают мыслителей: откуда проистекает Нил, какова сущность антиподов, что представляют собой звезды… Однако, по уверениям одного из друзей, все это напрасно: «…придется тебе испытать то же, что Икару, после того как распались его крылья: низвергнувшись с неба, снизойдешь на землю, растеряв все свои перстни, которые уже соскользнули у тебя с пальцев»[106]. Но необязательно полет, подобный тому, что совершил Икар, приведет к катастрофе – по крайней мере, в сатирическом представлении Лукиана. Диалог «Икароменипп, или Заоблачный полет» описывает невероятное воздушное путешествие философа Мениппа. Прикрепив к себе правое крыло орла и левое – ястреба, он взмыл над землей, чтобы по-новому взглянуть на человечество. «Прежде всего, – говорит он собеседнику, – Земля показалась мне очень маленькой, значительно меньше Луны, так что при первом взгляде я, как ни нагибался, не мог найти ни высоких гор, ни огромных морей. Если бы я не заметил Колосса Родосского и башни на Фаросе, то я бы и вовсе не узнал