В его тоне послышалась тоска, но мы оба понимали, что причина была в том, что мертвые хотели помнить каково это — быть живыми. Именно поэтому они продолжали сохранять облик, в котором их застала смерть, лишь при дополнительном усилии скрывая раны, которые оборвали их жизнь.

— Мне оставить вас? — спросил Толик, когда понял, что я не поддерживаю беседу.

— Ты ведь все равно будешь неподалеку, — отмахнулся я.

— Быть может вы желаете скорбеть в одиночестве, — предположил призрак.

— Не о чем скорбеть, — выдохнул я, а потом добавил, едва слышно. — Но мне хочется побыть немного в тишине.

Толик понятливо кивнул и направился в сторону соседнего склепа, который казался куда более древним, чем тот, куда вошел я. Мне помнилось, что в нем стоял огромный каменный трон, от которого веяло запредельной жутью. Даже сейчас меня передернуло от воспоминаний об этом месте.

Внутри было холодно. Свет проникал сквозь вырубленные окна, в которые кто-то с хорошим вкусом вставил витражные стекла. Именно из-за них на полу расцветали яркие пятна красного и зеленого цвета. Когда я был моложе, красные блики напоминали мне лужицы крови. И я всегда обходил их, наступая на камни других оттенков.

Каменная женщина была там, где и должна находиться. В центре помещения высился постамент, на котором, сложив на груди руки, лежала, закутанная в ткань, фигура. Ее лицо было открыто, как и рассыпанные волнами волосы. Скульптор был достаточно талантлив, чтобы вдохнуть в статую жизнь. И образ умершей много лет назад женщины был настолько правдоподобным, что я каждый раз ждал, что каменные веки вот-вот поднимутся.

Я положил пальцы на жесткую ладонь и тихо произнес в пустоту:

— Здравствуй.

В отличие ото всех тех, кто ничего не смыслил в смерти, я точно знал, что мамы тут нет. Даже несмотря на то, что тело оставалось в каменном саркофаге, под неподвижной статуей. Но мне не нужно было говорить с призраком. Точнее, не нужен был диалог. Сомневаюсь, что он был нужен мне хоть когда-то.

Я сел на небольшую скамью, которая располагалась в нише чуть поодаль. С этого места был хорошо виден гроб, крышка которого была украшена статуей. Рассеянно заметил, что на полу сиротливо валяются несколько кусочков стекла, с которыми я играл тут, когда был маленьким. Странно, что никто их так и не убрал.

Прикрыв глаза, я какое-то время просто молчал, вдыхая воздух, напоенный ароматом мха и увядших цветов. Кто-то принес их сюда не так давно, чтобы поставить в вазу. Лепестки осыпались, орошая пол темными пятнами. Оставшиеся стебли топорщились длинными шипами, которые еще долго останутся острыми.

Здесь время текло иначе. Оно казалось тягучим, словно засахаренный мед. Порой я мог оставаться тут часами, а потом выяснялось, что снаружи прошло многим меньше.

Внезапно на лестнице раздались глухие шаги. В склеп вошел высокий мужчина, который нес в руках букет. Он не заметил меня и какое-то время простоял на нижней ступени, словно не решаясь нарушать покой этого места. Потом прошел мимо меня, не глядя по сторонам. Буднично сгреб сухие стебли из вазы, бросил их рядом. Над плечом гостя закружил феникс, и мужчина небрежно стряхнул с пальцев огонь, который сразу же сожрал сухостой. Князь же водрузил в вазу свежие цветы. В воздухе разлился медовый аромат, от которого закружилась голова.

Начальник охранки с прямой спиной стоял лицом к стене. И у меня появилось ощущение, что он боится поворачиваться к каменной женщине. Но вот он двинулся и обернулся. Прищурился от блика света, который отразился от осколка на полу и скользнул по его лицу. Потом фыркнул и пнул носком ботинка цветной кусочек. Подошел к гробу и кончиками пальцев провел по искусно выточенным прядям волос. Я точно знал, что когда проводишь по ним так легко, то локоны кажутся настоящими. Но стоит надавить сильнее, и ты понимаешь, что под твоей рукой камень.

Я не понял, чем себя выдал. Но князь вздрогнул и резко отвел руку, быстро убрав ее за спину. Потом вскинул подбородок, враз показавшись чужим и далеким.

— Зачем было заказывать такую тонкую работу? — спросил я, заставив отца повернуть ко мне голову.

— Она была моей женой, — спокойно ответил он. — И я мог позволить оплатить лучшего скульптора для посмертной статуи.

— Ты мог себе позволить заказать любимой женщине гроб, — повторил я, произнося каждое слово раздельно. — Звучит гордо.

— Не начинай, — напряженно предупредил мужчина. — Я не хочу вновь втупать в этот спор. Он ни к чему не приведет.

— Зачем ты приходишь сюда? Приносишь эти цветы? — я кивнул на букет, который стоял в вазе.

— Она их любила, — негромко ответил старший Чехов.

— Мне казалось, что ей нравились тюльпаны.

— С чего ты взял? — удивился отец и стало понятно, что он и впрямь думает, что я был слишком мал, чтобы помнить о матери.

— Именно тюльпаны она ставила в вазу в гостиной, — ответил я. — Их ей приносила цветочница по утрам.

Филипп Петрович растерянно взглянул на букет:

— Я не знал, — протянул мужчина. — Она никогда не говорила мне об этом.

— Может просто не хотела, чтобы ты посчитал, что она не ценит твои розы, — предположил я.

— Я слишком редко дарил ей цветы, — вдруг сказал он и вновь посмотрел на меня. — Не думай, что я не понимаю, то был не самым лучшим мужем. Я не заслуживал ее. Ни тогда, ни после. Особенно, когда не смог понять, что происходит с тобой.

Мне вдруг стало нестерпимо душно, и я поправил узел галстука, ослабляя его. Я не был готов к таким откровениям. Тем более у гроба матери. Казалось, что для серьезных разговоров мы выбрали самое неподходящее место.

— Я надеялся, что ты унаследуешь мою силу. Что станешь управлять огнем. Все говорило о том, что так и будет. Пламя не обжигало тебя. Ты наверное помнишь, как однажды сунул руку в камин, чтобы вынуть оттуда уголек?

— Быть может, это мама прикрыла меня воздушной стеной, — смутился я, впервые услышав об этом.

— Она не была искусной воздушницей, — сказал мужчина.

Я должен был разозлиться на эту фразу, тем более, памятуя, как он отзывался о своей нынешней талантливой супруге. Но не смог, заметив, как глаза