у прадеда уже была большая изба крытая «железом», пять сыновей и семь лошадей — пять рабочих, «племенной» жеребец и одна «под коляску». А, у прабабки — швейная машинка «Зингер», предмет зависти всех баб в селе. Не самое «крепкое» хозяйство, кстати! По утверждениям моего деда, самыми зажиточными всё же оставались кержаки-старожилы — некоторых, по несколько раз «раскулачивали».

Прадед же мой, поступил очень мудро: как пошёл слух об «сплошной коллективизации», он съездил в город, поговорил с кем-то «из начальства» — знакомце ещё со времён Гражданской войны. Вернувшись, он успел всё хозяйство «втихаря» продать, справить нужные документы и уехать всей семьёй — «от греха подальше», на одну из великих строек Первой пятилетки — в Кузбасс. Поселившись в городе Ленинск-Кузнецкий, он устроился проходчиком на шахту — где подросши стал работать и, его старший сын и мой дедушка Егор Максимович.

Мой отец — Владимир Егорович, родился в тридцать седьмом, затем уже в войну две дочери — мои родные тёти и, мой Прадед — вдоволь успел нанянчился напоследок с внучками. Войну он не пережил — задавило при обвале в лаве в сорок четвёртом. Вслед за ним, год спустя умерла и прабабушка.

Дед мой работал на шахте — значит, имел бронь от фронта. Кроме того, он был хром на левую ногу и «туговат» на ухо — в результате прадедовского «воспитания» оглоблей. Поэтому, на войну его не взяли.

Четверо же его младших братьев, по мере наступления совершеннолетия и достижения призывного возраста, по одному туда уходили и обратно не возвращались…

Самый младший брат — Василий, был наиболее любим бабушкой. Она очень часто показывала его фотографии, каждый повторяя с какой-то по-особенному тёплой душевной улыбкой: «Васенька то, такой хорошенький мальчик был! Красивый, умненький, всегда такой ласковый и вежливый… Я всю жизнь представляла себе — какие замечательные деточки у него могли быть, а⁈».

Действительно: судя по фотографиям, самый младший брат деда — парень был хоть куда! Как говорится: «удался и, ростом и лицом». Запросто вместо Юрия Гагарина мог в космос полететь — такой же типаж, приятного во всех отношениях человека, с открытым лицом! Тем более, очень хорошо учился в школе и, на него уже обратили внимание и звали по окончанию школы, в какой-то там «физико-математический» университет… Но, не суждено видно было.

Он с детства страстно мечтал стать военным лётчиком! Время тогда было такое: сейчас, наверное — самое смешное желание для молодого человека. Написал в военкомат «добровольцем» и его мечта начала сбываться: в 1944 году Василий был направлен в лётное училище и, по идее — на войну «успеть» не должен был.

Но мальчик, видно, боялся этого «опоздания» на войну больше смерти!

Ещё одно заявление (или очень много заявлений) и, через три месяца — закончив курсы воздушных стрелков, он попадает на фронт в штурмовой авиаполк. Буквально за месяц до окончания войны, его «Ил-2» был сбит зенитками над Балтикой.

Бабушка, очень плохо помнила свою настоящую — «поволжскую» семью и почти про неё не вспоминала. Приёмную семью, она считала родной и очень пережила по каждому из своих погибших сводных братьев. Василия же она любила больше всех и, даже на смертном одре, мучаясь от невыносимой боли — не про себя думала, а повторяла:

«Хоть бы Васенька тогда жив остался… Ведь, такой хорошенький мальчик был — братик мой младшенький!».

Сновидениями я с детства не особо страдаю… После армии я ими вообще страдать перестал — сплю как убитый! Но с того момента когда её не стало… Не часто, но достаточно регулярно я слышу её голос и до скрежета стискиваю зубы в бессилии всё исправить…

* * *

— … Вы не спите, Ангел? Вы меня слышите? — шепчет знакомый басовитый голос прямо в ухо, — извините, мне показалось, что у Вас открыты глаза.

Вижу склонившееся надо мной бородатое лицо отца Фёдора.

— Нет, не сплю, Ваше преподобие…

— Тссс…

Он, встревоженно озираясь за спину, прижимает палец к губам:

— Больше не называйте меня так!

— Почему?

— Потом расскажу… Чуть позже.

— А как Вас тогда называть? «Отец Фёдор»?

— Нет! Пока никак не называйте, а если уж приспичит, — он немного смущается, затем решился, — просто «отец» и, всё! И, побольше молчите…

Хм… Не пойму я: вроде лето на дворе — а лыжи всё одно не едут! Однако, думать мне совершенно в лом — какая-то слабость в теле, переполненный мочевой пузырь давит на какую-то «внутричерепную извилину» и, страшно хочется…

ЖРАТЬ!!!

Тут, слышу шаги — кто-то подходит к дверям спальни.

— Как самочувствие, сынок? — спрашивает священник уже достаточно громко.

Так, так, так…

Кажется, соображалка у меня включается! Ладно, будем играть отведённую для меня роль — деваться всё одно некуда:

— Что-то сил у меня совершено нет, отец…

Боковым зрением замечаю: в дверь осторожно крадучись входят две благообразные старушки и замолчал.

— Так правильно — после тифа, то! Тебя же вчера ночью в беспамятстве привезли — да ещё и ограбленным до исподнего!

— А документы… — голосом умирающего «лебедина», вопрошаю я, — документы сохранились, отец…?

Кстати, притворяться мне довольно легко было: ибо, действительно — как после тифа, хоть ни разу им не болел (тьфу, тьфу, тьфу!), но очень хорошо представляю себе, по книгам, то состояние!

— Не было при тебе ничего — ни документов воинских, ни денег, ни одежды какой.

— ЧТО⁈ И, даже красные революционные шаровары умыкнули и комсомольский значок…? Вот же, бЯда!

— Ничего, ничего, Серафим…!

Приподнимаю от удивления бровь: ЧЕГО⁈ Вообще-то, меня прежде Антоном звали.

Отец Фёдор, подмигивает изо всех сил — прямо-таки, как телеграфом семафорит.

— … Я уже с товарищем Анисимовым поговорил — восстановят тебе документы! И, этот… Как его…? Ты только поправляйся — всем приходом за тебя молимся… Правда, сёстры?

— Правда, батюшка! — чуть ли не хором, умиляясь молвили старушки, — чудо то какое свершилось… Матушка Прасковья, жаль не дожила — ведь, все глазоньки проплакала, сыночка ожидаючи.

Ну, вот… Теперь я попович и, звать меня, не абы как — а Свешников Серафим Фёдорович. Однако, счас весь изольюсь!

Улыбнувшись старушкам улыбкой неразумного дитяти, обращаюсь к названному родителю:

— Отец! Как бы мне «по-маленькому» сходить и, того… И, это… Покушать бы, а?

Понимающе кивает, умильно улыбаясь:

— Сейчас сёстры тебе помогут, Серафимушка.

Когда старушки сделали все дела по уходу за мной