— Ты уверена?

Она бросила взгляд на постель.

— Ммм… да.

Он держался спокойно, но в душе трусил отчаянно. Что полагается делать с беременной женщиной?

— Так. Ты одевайся, и поедем.

— Донован…

— Да, крошка?

— Я боюсь.

— Не бойся. Я здесь, и все будет, как положено.

Он понимал, что Кэссиди нельзя показывать свою растерянность. Он обязан быть спокойным и уверенным — дескать, у него все под контролем. Она ему улыбнулась, и он почувствовал, что хотел бы взять на себя ее бремя. Донован тоже был напуган. Он очень боялся, как бы что-нибудь не случилось. Ему нужна Кэссиди. И не только для того, чтобы обскакать Сэма на карьерной лестнице.

Выхватив из комода чистую одежду, он протянул ее Кэсси, и, пока она переодевалась в ванной комнате, позвонил врачу. Потом оделся сам, приготовил бумажник и позвонил гостиничной прислуге, чтобы подогнали его машину.

Открылась дверь ванной, и в комнату вошла Кэссиди, немного бледная и напуганная. Донован поймал себя на том, что все его мысли были только о Кэссиди и ребенке. Он больше ни о чем не мог сейчас думать.

Надо же, он впервые заботился о ком-то другом больше, чем о себе! Но об этом он подумает потом. А сейчас, когда они спускались на эскалаторе, Донован осторожно, но крепко поддерживал Кэссиди.

— Я была совершенно уверена, что справлюсь сама.

— И справишься. С тобой будет твоя мама. Или Эмма.

— Это верно, но мне вдруг подумалось, что лучше всего, если бы рядом со мной был ты. С тобой я действительно могу не нервничать, потому что ты обо всем позаботишься.

Нет, в самом деле, какой же он подлец! Как он мог ее бросить?! И даже вернуться только ради себя! Оказывается, он и сам не понимал, что наделал.

Когда они спустились, машина их уже ждала. Пока они ехали до больницы, у Кэссиди несколько раз случались схватки. Хорошо еще, она решила, что первую брачную ночь им следует провести в Чарлстоне, а не где-нибудь за городом.

— Ты позвонил моим родителям?

— Нет еще.

Она достала из кармана телефон и набрала номер. Он слушал ее разговор вполуха, поскольку думал о том, что теперь Кэссиди — его жена. Она — его женщина, и у него вот-вот родится ребенок. Господи, а вдруг он не готов к таким радикальным переменам в собственной жизни?

Донован поставил машину на больничную стоянку и помог Кэссиди дойти до регистратуры. Он внимательно осмотрел приемный покой, потребовал, чтобы сестра осмотрела Кэссиди, подписал какие-то бумаги, поговорил с доктором по телефону, и… и больше делать было нечего.

Он начал ходить кругами по комнате. Это даже хорошо, думал Донован, что стены выкрашены в такой нейтральный, успокаивающий цвет.

— Перестань бегать, — сказала Кэссиди.

— Извини. После того, как мы столько сделали, чтобы попасть сюда, просто стоять и ждать, пока нам что-то покажет этот монитор…

— Ты обалдел?

— Пожалуй. Вот! Теперь схватки должны стать интенсивнее. Я буду помогать тебе справиться с ними.

— Ты? Каким образом?

— Ну-у… я буду отвлекать тебя.

— Представляю себе! — фыркнула она.

— О чем ты подумала, когда поняла, что беременна?

— Сначала обрадовалась.

— А потом?..

С тех пор как он вернулся, события развивались так стремительно, что у него даже не было возможности поговорить с Кэссиди о ребенке. Он массу времени проводил в офисе, как мог укрепляя свои позиции в совете. Совет директоров должен убедиться, что он — единственная подходящая кандидатура на пост исполнительного директора фирмы.

— В тот день, когда ты сделал мне предложение в первый раз…

Он скрестил руки на груди:

— Почему же ты мне отказала? Ты ведь, наверное, уже знала о ребенке.

Она на мгновение прикрыла глаза, а он кинул взгляд на монитор и увидел, что у нее сейчас должны быть схватки.

— Прости, забыл.

Он подошел к ней и взял за руку, но одним глазом все-таки поглядывал на монитор.

— Скажи, почему ты тогда не согласилась выйти за меня? Только из-за того, что я говорил о семье и детях?

— Да. Я не хотела, чтобы ты думал, будто тебя подловили. Только заикнись я об этом, и ты поступил бы, как полагается. Я ж тебя знаю, Донован.

Ну, он не был бы в этом так уверен. Как ни гордиться своей честностью, каким джентльменом себя ни считать, но жениться потому, что должен появиться ребенок… Он не раз наблюдал, как самые прочные отношения рушились под давлением обязательств, когда мужчина становился отцом.

— А что в этом плохого? — спросил Донован, искренне не понимая, почему она так говорит. Ведь поменяла же она свое решение и вышла за него замуж, а что изменилось?

— Я хотела, чтобы ты женился на мне ради меня самой.

Но сейчас Кэссиди не хотелось говорить о себе. Во время родовых мук ей не хотелось спорить ни о браке, ни даже о ребенке. Ей, конечно, интересно знать, как идут дела у его кузена и на фирме, но пока ей не до серьезных разговоров. Сейчас она прикидывала, что схватки, по книжным описаниям умеренные, совсем не кажутся ей умеренными. А может, она просто слабее духом, чем другие женщины?

— Малышка, — позвал Донован, и она почувствовала, как в глазах закипают слезы.

Она отвернулась, чтоб он их не увидел. Он так говорит, как будто его это действительно волнует… Она ненавидела свою слабость и слезы. Особенно сейчас, когда старалась не показать, как ей больно.

— Я говорил гипотетически. Я был человеком, который самонадеянно думал, что знает, как относиться к детям.

— А ты не знал? — спросила она, поскольку всегда считала, что Донован разбирается почти во всем. Благодарная ему за старания отвлечь ее от боли, за его словами Кэссиди уже разглядела истину. И в этой истине заключалось именно то, чего она больше всего опасалась. Донован женился бы на ней, а возможно, потому и действительно женился, что она носила его ребенка.

— Хорошо, скажу прямо. Я ничего не собирался делать. Ни с тобой, ни с собой, ни с этим ребенком.

— Что это значит?

— У тебя сейчас опять будут схватки, — он взял ее за руку.

Она схватилась за него.

— Послушай, Кэссиди… я просто… — начал он, как только боль ее отпустила. — Понимаешь, моя жизнь шла по накатанной колее. Я прокладывал путь к вершине, чтобы доказать деду, что я его естественный наследник. Только это меня и интересовало.

Он хотел сказать что-то еще, но ей было уже не до него. Ее тело раздирала такая боль, как будто ребенок желал немедленно появиться на белый свет. Хорошо, что Донован решился, наконец, все ей объяснить, но сейчас, ей-богу, не время.