Я не видел никого, кроме недовольного мужчины лет пятидесяти, кажется, фермера. На голове у него был белый ежик волос, на щеках пылала розацеа, а крепкое телосложение, несмотря на рост ниже среднего, напоминало о боксерской груше (о такую грудь вы разобьете кулак, а ему хоть бы что). Возможно, нехорошее впечатление он производил из-за вил, которые держал одной рукой чуть ниже зубьев, будто хотел забить ими кого-то. Должно быть, он видел меня: ему пришлось пройти мимо, но он полностью сконцентрировался на своем деле. Он грубо швырнул вилы в полузакрытое помещение, где на крючках была развешана всякая всячина из кожи и металла. Несколько решительных движений одной рукой – и он сложил грубое одеяло, а затем пошел в другую сторону.

– Доброе утро, сэр. – Я широко шагнул, чтобы перехватить его, и дружелюбно протянул ему руку. Он не стал пожимать ее. Согнув пальцы на правой руке в кулак, он показал мне тыльную часть запястья. И что мне надо было сделать? Стукнуться с ним костяшками?

– По словам миссис Диринг, ее дочь, Эмбер, где-то здесь, – сказал я.

Его лицо ничего не выражало, поэтому я повторил медленнее:

– Эм-бер. Вы ее знаете?

– Полагаю, что да, раз я ее отец. – Он говорил спокойно, как бы между прочим, будто успел устать от этого факта.

Откуда мне было знать, что он ее отец? В ней не было ничего от него, ни в лице, ни в теле, ни в чем-либо еще, и это, думаю, хорошо.

– Она пошла в ту сторону. – Он повернул руку на сорок пять градусов, закрыв один глаз, будто хотел выстрелить из винтовки в том направлении. – Слоняется по пастбищу.

Я хотел уточнить, где именно, потому что для меня пастбище – огромное пространство, особенно если передвигаться по нему пешком, но я не хотел выглядеть дураком. Я шел по мокрой траве и лужам, мимо куч лошадиного навоза, которые указывали, что я на правильном пути, но я был еще далеко от цели, когда заметил парня со светлыми, выгоревшими волосами, упакованного в цилиндр и пиджак с фалдами, как какой-то жокей. Он был верхом на высокой серой лошади и дергал за поводья, если можно так выразиться, чтобы побудить ее изящно двигаться, будто танцуя. Это была лошадь весом около девятисот килограммов, с рельефными мускулами и гривой, заплетенной в тонкие косички, как у Бо Дерек в романтической комедии «Десятка».

Судя по невероятному сходству с Эмбер, это был Дэниел. Он держался прямо и гордо и красиво (или, лучше сказать, в полном осознании своей красоты) кивнул мне.

– Эй, Эмбер! Похоже, кто-то приехал повидать тебя! – крикнул он, внимательно глядя на меня и, очевидно, оценивая.

Эмбер была всего в пятидесяти метрах и делала пометки на планшете с его, а точнее, лошадиными показателями.

– Хорошая у тебя лошадь, – сказал я Дэниелу.

Он улыбнулся, а затем коснулся губы, скривившись от боли, – видимо, недавно поранился.

– Черт, ой, – пробормотал он.

– Итаааан!

Эмбер была одета по-простому: комбинезон закатан до колен, на клетчатой рубашке не хватает нескольких пуговиц. Глядя на нее в естественной среде обитания, я как никогда был уверен, что каждый день до конца своей жизни хочу просыпаться с ней.

– Привет! Что ты тут делаешь?

Сейчас или никогда.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– О чем?

Я взял ее за руку, чтобы увести от брата, но почувствовал, как она напряглась. Отвечать, когда он галопировал возле нас, как конный эскорт, было трудно.

– Все нормально, Дэнни! – Эмбер стукнула лошадь по крупу планшетом, и брат с хохотом рванул с места.

– Это была Колыбелька? – спросил я.

– Колыбелька? – Она сморщила нос в замешательстве.

– Горячая лошадь, которая не хочет приручаться.

– А! Поняла! – Она тряхнула головой и весело засмеялась. – Нет, это Оникс. Дэнни чистил ему копыта несколько дней назад, и он повел себя так, будто его щекотали. Дэнни еще повезло, что не выбило зуб, а губа заживет. Знаешь, каждая лошадь уникальна, они чувствительны и немножко безумны. Как мы. Вот почему мы так их любим.

Я кивнул, глядя в землю.

– Я приехал поговорить с тобой. О Стюарте.

При упоминании его имени Эмбер тяжело вздохнула.

– Да ладно тебе, я уже выслушала всякое от мамы с папой. И от брата. Теперь что, твоя очередь?

– Женщины живут дольше. Ты останешься вдовой практически со стопроцентной вероятностью. Твои дети не смогут долго рассчитывать на отца.

С чего я заговорил о детях? Откуда это? Так, парень, ты начал не с того.

– То есть, по-твоему, чтобы иметь полноценные отношения, мы со Стюартом должны умереть одновременно?

– Нет, я говорю не об этом…

– У тебя что, есть хрустальный шар – будущее предсказывать? Откуда тебе знать, может, я умру первая или заболею.

М-да, расколдовать Эмбер по щелчку пальцев не получится. Тем более что она, кажется, уже натренировалась оспаривать аргументы.

– Никакой хрустальный шар не нужен. Если бы ты только посмотрела вокруг и увидела очевидное. То, что зовется реальностью. Вообще-то есть причины, почему молодые встречаются с молодыми, а не с людьми предыдущего поколения и уж тем более не с теми, кто еще старше. Логично, что твой отец не моложе тебя и что дети не старше тебя.

Какое-то время она накручивала волосы на палец, погруженная в размышления.

– Я знаю, что у нас со Стюартом не будет сотни лет вместе. Но такое чувство, будто я прожила с ним пять лет за этот год. Время – это то, как ты его используешь. Времени меньше, тем драгоценнее оно для меня.

– Дело не только в возрасте. Дело вообще во всем, что прилагается.

– В чем именно? – Она пожала плечами.

– Обычные ежедневные дела. Что людей объединяет, когда они находятся в одной точке на прямой времени. Возьми его музыку и свою. Чего доброго, вы скоро пойдете в Naval & Family.

Я имел в виду то душное место, где горстка ветеранов войны все еще танцевала под старые добрые мелодии не таких уж добрых старых дней, а в это время их внуки от скуки проверяли, как далеко они могут проскользить в носках.

– Это так… примитивно. Ты считаешь, что люди сходятся и надолго остаются вместе, потому что им нравится одинаковая музыка? – Эмбер презрительно вскинула голову.

Чтобы доказать свою точку зрения, я начал подпрыгивать и танцевать вокруг, пародируя одного из маминых любимых актеров, сердцееда Джина Келли, сначала насвистывая, а потом напевая старомодный шлягер «Singin’ in the Rain». Я ужасно переигрывал, всей душой надеясь, что ее брат не увидит меня и не расскажет потом отцу. Сначала Эмбер стояла с серьезным выражением лица, будто хотела показать, какой я еще ребенок. Напряжение возрастало, я закружился вокруг деревца, и она коротко хихикнула. Обрадовавшись, я щелкнул пятками в воздухе, и тогда Эмбер прикрыла рот ладонью и невольно засмеялась. Увы, эффект со временем пропал, так что на мой поклон (я придерживал поясницу, как старичок, который не может выпрямиться) она смотрела, уже скрестив руки и качая головой. Если бы я говорил о своей любви вместо того, чтобы снова издеваться над Стюартом, возможно, я бы смог до нее достучаться.

– Стюарт в душе моложе и прогрессивнее, чем многие парни, которых я знаю, и, кроме того, чертовски привлекателен, что бы ты ни говорил. Он нежный, замечательный, милый, несмотря на то что у него бывали тяжелые времена. Он любит меня, а я – его. Более того, я счастлива.

Я посмотрел на нее с сомнением, она пожала плечами и повторила:

– Безумно счастлива.

– Как скажешь. Может, тебе сперва подумать, не знаю, об учебе, дрессировке – таких вещах?

– Есть и практические способы изменить мир. Скажу так: я больше делаю сейчас, вот почему работаю добровольцем в Гринписе, когда бываю в Окленде. Я смогу сделать еще больше. Стюарт одолжил мне лодку, и, чтобы ты знал, я использую ее для дел поважнее, чем лежать и загорать.

Что-то, казалось, беспокоило Эмбер, и она сделала несколько шагов