работаем, идет не так легко, как хотелось бы, и его довольно грандиозное название, «Дух Антарктики», уже под вопросом, потому что, похоже, дух Антарктики НЕ хочет быть запечатленным. Даже внутри камеры тридцатипятимиллиметровая пленка от мороза становится хрупкой, как предметное стекло микроскопа, и разламывается на кусочки. Холод высасывает жизнь и из аккумуляторов: нам приходится по очереди держать их под одеждой, чтобы сохранить в тепле. Для создания теней нам нужны большие черные экраны. Стоит только Реми достать их из сумок, как обрушивается неистовый ветер, словно теням здесь делать нечего. Иногда Реми удается победить в борьбе за одну из теней на земле, но ветер каждый раз снова скоро берет реванш. По иронии судьбы недостатка в нежелательных тенях нет: быстро движущееся солнце растягивает отбрасываемые нашими телами тени вдоль кадра так легко, будто гоняет сухие листья. Катабатические ветра[7] могут дуть днями, завывая, будто в припадке, а снежная пыль блуждает вокруг, как призрак, наполняя меня сомнениями.

– Думай о хорошем, – увещевал меня Бертран не далее как сегодня. – Зато здесь никто не запрещает снимать фасад и никаких тебе проблем с разрешениями на съемку или парковку. – И он похлопал по собачьим саням 1915 года, к которым были привязаны наши чехлы.

Рауль, оператор, – на голове у него была ушанка, «уши» которой свисали, как у жизнерадостной гончей, – повернул сани, и мы увидели наши вчерашние следы. Снег по обе стороны оказался усыпан сотней черных камней. Я не имел ни малейшего представления, откуда они взялись. Было ощущение, словно я чем-то разозлил тех (кем бы ни были эти «те», нечто вроде небесной справедливости), кто решил закидать меня камнями. На базе один ученый сказал мне, что это, должно быть, метеориты, и мы вместе вернулись за ними. Не стану скрывать, я тайком прихватил один, когда узнал, что они могли блуждать по космосу 4,6 миллиарда лет. Я кинул эту красоту в рюкзак, чтобы привезти домой и положить как погребальную отметку на одно место, о котором помню всегда.

Скала Расколотое Яблоко

В ту ночь, как и в многие другие, после встречи в ManNan я лежал в постели, глядя на потолок, залитый светом уличного фонаря за окном. Я мог часами разглядывать розетку рококо в центре потолка, блуждать взглядом по ее замысловатым переплетениям, не делая ничего, только думая. О ней. В те смутные, мучительные часы я не мог смириться с мыслью, что они, несомненно, прошли весь путь до конца. Меня мутило, когда я представлял, что его старые руки ползают по ней, как два тарантула, и замирают на ее груди.

Временами я думал, что сойду с ума от мыслей об Эмбер и Стюарте, и только первые рассветные лучи спасали меня от ревности. В бурные ночи, когда ветер бился в окна, мои мысли иногда ожесточались. Я представлял, как мы идем под парусами «Санта-Катрины». Если только посильнее толкнуть плечом – ничего не стоит потерять опору на скользкой палубе и свалиться в бескрайнюю синеву. Она бы унесла Стюарта из виду… и из моих мыслей. Я даже обращался к высшим силам, просил их сделать за меня грязную работу: пусть Стюарт умрет от сердечного приступа, инсульта или чего-нибудь еще, что быстро избавит меня от него. По сути, я просил Бога стать соучастником моего преступления, предоставив мне что-то вроде дипломатического иммунитета.

Середина июня 1979 года

В последний раз, когда я куда-то пошел со Стюартом и Эмбер, это оказалось двойным свиданием в кино. Девушка, которую они взяли «для меня», была самой старой подругой Эмбер – «самой старой» в том смысле, что они вместе играли еще в песочнице и бегали на детской площадке. Когда я впервые взглянул на нее, застенчиво стоявшую возле кинотеатра, тело мое одеревенело. Не из-за нее на самом деле, а из-за встречи с Эмбер в таких обстоятельствах. Кэндис была тощей и узкобедрой. Светло-карие глаза, широкая улыбка – она выглядела милой, но глуповатой. И что, мне встречаться с ней? Да у нее зубы торчат как у лошади! Кэндис училась на медсестру, как Оливия. Этот факт, видимо, по мнению Эмбер, как-то объединяет ее подругу с моей бывшей, а следовательно, по неведомому мне правилу подмножеств, и со МНОЙ. («Ты учишься на медсестру? Ого, какое совпадение, прямо как его бывшая!»)

Все началось с натянутых улыбок. Мы вчетвером изучали афишу фильмов, которые тогда показывали, и я стратегически выбрал «От лет, не от котлет» по пьесе Роджера Холла. Это фильм о неверности, который «поднимал неудобные вопросы», например: «Надолго ли мужчина средних лет и молодая женщина вместе?» Еще в нем было об изменах (я прочитал обзор в газете). Конечно, жена Стюарта умерла, так что фактически он не изменял, но и женщину своих лет не искал, когда не стало миссис Ридс, правда ведь? Если Эмбер и увидела параллели, она этого не показала, а Стюарт, кажется, не уловил намека – да и с чего, у него же не было «возрастного пуза», так о чем беспокоиться? Кэндис тоже была не против посмотреть фильм: она из тех девушек, которые согласились бы даже на документальное кино о мотоциклах и их запчастях. И почему я никогда не влюблялся в податливых девушек вроде нее, ума не приложу.

Я купил билеты для себя и Кэндис, а Стюарт – для них с Эмбер. Было слишком рано, так что мы, чтобы убить время, решили прогуляться по близлежащей площади. Мы с Кэндис, идя немного впереди, разговорились и, как ни странно, не могли остановиться. Конечно, Эмбер не знала, что говорили мы о ней, о ее детстве, сложностях в школе и ее семье. Я внимательно слушал Кэндис, мне важны были не только слова, но и то, что она умалчивала, все колебания и паузы, участившиеся, когда я спросил об отце Эмбер. Может, она думала, что я сую нос в чужие дела, или уже поняла, что я больше заинтересован в Эмбер, чем в ней? Оглядываясь время от времени, я замечал, как Стюарт и Эмбер все сильнее отстают. Они что, ссорятся? Я упоминаю это, потому что, как мне показалось, Эмбер надулась.

Вернувшись к исходной точке, мы с Кэндис пошли через вестибюль за попкорном. В очереди она рассказала мне, как Эмбер однажды забыла принести в класс подарок для Тайного Санты. В отчаянии она выхватила банан из своей коробки для завтрака, нарисовала глазки-точечки, острый нос и большую кучерявую бороду, завернула «подарок» в бумагу и закопала поглубже среди того, что уже лежало в пузатом мешке под елкой. Бедный ребенок получил Санта-Банана, скрюченного от старости и усыпанного пигментными пятнами. Эмбер повезло, что можно было не говорить, кто так постарался. Я хохотал до слез: и манера Кэндис рассказывать, и ее забавный гнусавый смех добавляли веселья. Я поглядывал на Эмбер и всякий раз замечал, что она следила за нами, будто ее раздражало то, как хорошо мы поладили.

Когда мы с Кэндис сели перед большим экраном, я попытался поймать взгляд Эмбер, но она ковыряла заусенцы и явно была не в духе. Затем, спустя пару минут, свет погас, и Стюарт обхватил ее за плечи, и ей как будто стало лучше, словно она нашла в нем утешение. А потом я заметил, что Кэндис прижимается ко мне все теснее. Изо рта у нее пахло мятой – вероятно, она так хотела произвести на меня хорошее впечатление, хотя у нас было ведро попкорна наготове, в чем смысл? Мы не собирались петь во всю мощь легких «Боже, храни королеву», те дни уже прошли, хотя я еще застал их мальчиком[8]. «Боже, храни Эмбер, – думал я. – И, Боже, храни МЕНЯ».

На следующий день Эмбер позвонила расспросить, что я думаю о Кэндис и разве она не самая классная девушка из всех, кого я встречал. Ее вопросы поставили меня в трудное положение. Я не мог сказать ничего плохого, потому что Кэндис была ее самой давней подружкой, и не мог сказать слишком много хорошего, иначе Эмбер неправильно истолкует мои слова. Не говоря уже о Кэндис! Так что я ограничился тем, что она клевая,