– Ииитааааан! Я так надеялась, что у тебя получится прийти!

Она подошла нетвердой походкой и повисла на моей шее, говоря «спасибо», – у меня даже создалось впечатление, что либо я добился успеха, либо Эмбер уже навеселе. Стюарт наблюдал за ней, и в определенный момент я почувствовал, как она отстранилась. Со своими «друзьями-активистами» Эмбер знакомила меня более спокойно и сдержанно. С таким же успехом она могла бы декламировать и чертов алфавит: я кивал, не запоминая ни единого имени или лица. Эмбер любит меня – это все, о чем я был способен думать. Я почувствовал это, когда она увидела меня. Почему же, во имя всего святого, она все еще с ним? Перезнакомившись со всеми, я уперся взглядом в Стюарта, мы посмотрели друг другу в глаза, пожали руки. Казалось, он теперь серьезнее воспринимает меня как соперника. По его просьбе девушки на другом конце стола подвинулись, освободив для меня место.

– Эмбер говорит, ты учишься на киношника, да? – спросила девушка номер один.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросила девушка номер два, хитро посматривая на девушек номер один и три.

И я понял: меня пытаются сосватать. Чья же это великолепная идея? Эмбер? Стюарта? Или они вместе состряпали план? Я буквально слышал, как Стюарт говорит: «Пора бы бедняге Итану обзавестись девушкой». Увольте! Наверное, тут следует сказать, что Эмбер привела привлекательных девушек – симпатичные лица, хорошие фигуры. На самом деле одну определенно можно было назвать красоткой, но, если у тебя есть сестра, ты знаешь все женские уловки, из-за которых в ванную часами не попасть. Я не привередничал, просто питал слабость к Эмбер, и никто не мог ее заменить в моем сердце: девяносто девять неподходящих кусочков головоломки не могут встать на место того самого, единственного, который подходит.

– Я только что начал работу над короткометражным документальным фильмом, – сказал я достаточно громко, чтобы Эмбер услышала. – Про Вьетнам.

– Ого! Можно тебя потрогать?

Девушки захихикали, я почувствовал их прикосновения.

Бьюсь об заклад, Стюарт смерил меня взглядом. Я посмотрел на Эмбер. Она безропотно склонила голову и пыталась, неловко скрестив палочки, ухватить зернышко риса и отправить его в рот. Должно быть, почувствовав, что я смотрю на нее (возможно, поэтому она раз за разом роняла и поднимала рисинку), и желая унять мой интерес к ней, Эмбер скосила глаза и высунула язык, на кончике которого, кстати, было рисовое зернышко. Возможно, она надеялась отпугнуть меня, как гаргулья – злых духов, но ее взбалмошность только сильнее разожгла мое сердце. Тогда Стюарт сжал ее руку и несколько мгновений сидел прямо и спокойно. Все затихли, и внимание переключилось на него. Я даже подумал, что он собирается объявить об их помолвке.

– Что ж, надо признать, без Эмбер и ее непоколебимой любви и поддержки я бы не смог прийти сюда сегодня. – Стюарт улыбнулся ей с обожанием, она улыбнулась в ответ и застенчиво опустила глаза.

Я подумал, что он скажет что-то душещипательное о смерти жены, но Стюарт произнес:

– Прошло двадцать восемь лет, – и замолчал.

Он не торопился продолжать и смотрел вниз на держатель для зубочисток рядом с ним. Он взял одну, вторую, третью…

– Мне было двадцать девять. Я был молод, как ты сейчас, Итан. Несколько лет проработал на текстильной фабрике в Ноттингеме заведующим и вернулся к учебе, изучал математику в 1951 году, чтобы стать бухгалтером – правительственным, корпоративным, я еще не знал каким, но прежде, чем узнал, оказался в Корее. Там сложение и вычитание обрели совершенно новые смыслы. Сколько из нас отправилось в мир иной, сколько человек еще были живы, все это пересчитывалось в голове постоянно, иногда за минуту, стоило только увидеть лежащих в грязных окопах товарищей, лица которых навсегда застыли. Еще приходилось считать дроби. Три четверти человека. Нет руки. Обе ноги оторвало. Половина человека. Попробуйте сложить три четверти и половину, я вам гарантирую, целого не получится. Никто уже не был целым числом. Всех раздробило на части – остаток прежних нас, остаток былого благородства, порядочности и человечности, всего того, что делает нас людьми. Ничто больше не имело значения и не складывалось должным образом.

Беспорядочными движениями рук, которые он то ли мог, то ли не мог контролировать, он вывалил на скатерть все зубочистки.

– Никто не вспомнит Корею, – пробормотал Стюарт. – Британская Забытая Война, ее «Неизвестная Война». Все запомнят только Вьетнам.

Казалось, он намеренно избегает обращенных на него взглядов, даже взгляда Эмбер. Ее глаза – я не мог не заметить – увлажнились, подбородок задрожал, и я понял, насколько крепко Стюарт привязал ее к себе. Я уверен, что все, не только я, заметили его тяжелое дыхание. Он выложил ряд зубочисток вдоль стола, оставляя одни нетронутыми и надломив другие. Он не отрывал части друг от друга, и зубочистки лежали, как согнутые в агонии фигурки. Шеренга сломанных зубочисток все удлинялась, и вскоре самые неудачливые из них попадали со стола, но никто в компании не посмел разрядить обстановку.

– Чем все закончилось? – наконец спросила одна из девушек.

Стюарт, даже не взглянув, кто это был, в том же полуадекватном состоянии, согнул еще одну зубочистку в позу эмбриона и отправил ее к павшим товарищам. К тому времени мы обменялись взглядами даже с теми посетителями, с кем не были знакомы.

– Старому генералу Макартуру не терпелось сбросить атомные бомбы, от тридцати до пятидесяти штук, этакое длинное жемчужное ожерелье на шее Маньчжурии, – его слова. Он верил, что лучше президента Трумэна разбирается, какие средства использовать в бою. Мы поднимали глаза в небо, смотрели на скопления облаков и думали, что посылку уже сбросили и бомбы сейчас…

Внезапно, будто ему за секунду осточертела и война, и он сам, о ней говорящий, Стюарт поднял руки, словно сдавался, и остановил взгляд, взбудораженный и немигающий, на одной девушке, которую, кажется, выбрал случайно.

– Чем все закончилось? Ты это спросила, милая? – Его голос, как и поведение, стал подозрительно спокойным. – В итоге стороны согласились оставить границу там, где она и была до того, как пропитанная кровью земля смешалась с перемазанными грязью останками человеческих тел так, что одно от другого не отличить, до того, как окопы превратились в вонючие братские могилы, по которым нам приходилось ходить, до того, как признательные показания выбивались заостренными горячими бамбуковыми палками, до того, как многие медленно угасали от диеты в один рисовый шарик в день, – личинки и те получали больше из ран солдат с обеих сторон. Жить в сущем аду и не получить ни единого, даже символического сантиметра! Мы с математической точностью вернулись к тридцать восьмой параллели.

Затем одним размашистым движением он смел со стола все до единой, сломанные и целые, зубочистки. Повисла гробовая тишина. Через минуту юная девушка, сидевшая по диагонали от Стюарта, вздохнула так, будто хотела, чтобы ее услышали. Это была миниатюрная брюнетка, бледная, с круглым лицом, короткой челкой и большими круглыми серьгами.

– Пожалуйста, папа… Прекрати до смерти утомлять всех этой своей войной. Мы не в Британии, нет больше призыва. Сейчас другая жизнь.

Тогда я понял, что она, должно быть, младшая дочь Стюарта, та самая Таня, у которой ночевала Эмбер. Заговорили на другие темы, вскоре беседа напоминала словесную перестрелку. Атомная и водородная бомбы, ядерные испытания на атоллах, СССР – настоящий враг, безопасно только в Новой Зеландии, и больше нигде. Я слушал вполуха, поскольку слишком был занят обдумыванием того, что Стюарт вывалил на нас. До этого я чувствовал, что моя молодость была единственным моим преимуществом, то есть тем, что дает мне фору. Одним махом его молодость словно стала тяжеловесом, а моя зависла где-то на уровне полулегкого, а то и легкого. Как теперь этому противостоять? Война, пытки, увечья, голод! Мой документальный фильм о войне против его настоящей войны. Я чувствовал, что потерпел крупное поражение. Честно говоря, мне было чертовски трудно конкурировать с ним, и, думаю, он знал это.

Континент ледяных кристаллов

Документальный фильм, над которым мы