Бег не просто так, а в руки полено, и по целине, до реки и обратно, несколько раз, причем полено с каждым разом становится все больше и больше, а садист тренер, улыбается приговаривая: «Не переживай сынок, что легкое бревнышко я сегодня нашел, завтра расстараюсь и потяжелее подберу, по увесистее да по корявее».

Перв все время недоволен, брюзжит мужик, что Богумир медленно, как ему кажется, двигается, но парень с ним не согласен. Он выкладывается полностью, так что в конце тренировки ноги сводит судорогой и не держат, а руки трясутся усталостью. Но разве это аргумент? Однажды учитель даже ожег сына Бога, кнутом вдоль спины, за нерасторопность. Не сильно, и не очень больно, но до чего же обидно. Его! Бога! Какой-то там смертный?! Да как он посмел?!

Богумир вскипел, и хотел уже в драку кинуться, но понял внезапно, что сам же и просил тренировать, потому быстро передумал. Перв, прочитал в злобных глазах ученика замысел, хмыкнул в бороду, и заставил отжаться двести раз, исключительно для профилактики, но не за то, что парень со своим учителем подраться захотел, а за то, что хоть и не струсил, но передумал.

- Ярости в тебе нет. - Сел кузнец рядом с отжимающимся в облаке пара, клубящегося от красного, обливающегося потом, несмотря на лютый мороз, тела, прямо в снег. – Безрассудства не хватает. Порыва праведного. Думка рассудительности злость души убивает. Все пытаешься просчитать последствия. Так не пойдет, так богатырем не стать. В драке так не получится, пока считать, да рядить будешь, убьют тебя вороги. В бою голова обязана отключаться, а тело жить само-собой должно, без думных помех, на инстинктах, тех, что на тренировках дадены. Видимо мало я тебя гоняю жалеючи. Надо будет подумать над этим. Крепко подумать — Он встал. – Доделаешь, что велено, без обмана, затем пойдешь в избу, позавтракаешь, там Славка кашу-дробленку, с маслом коровьим на столе оставила, краюху хлеба да кувшин молока. Перекусишь и в кузню, бегом, не мешкая, работы сегодня много навалилось, жало твоего меча вытягивать, да точить будем, и нам еще две подковы сработать заказали. Все успеть надо.

Богумир довольно быстро осваивал науку кузнеца. Тут видимо дедовы гены сказались, Перун ведь покровитель этой огненной профессии, глава пантеона и сам с молотом в божьей кузнице нередко баловался, сверкая молниями и хвастаясь умениями. Через месяц парень уже лихо стучал молотом именно туда куда указывало правило Перва, а не туда, в какую сторону качнуло хилое тело тяжестью инструмента.

Он даже выковал свою первую, слегка кривую подкову, с гордостью показав ее Славуне. Радовался ее искреннему восхищению успехом ученика отца, правда получил за это от хозяина дома по шее: «Что бы не тащил грязь в избу», - но зато потом нечаянно подслушал, как тот хвалил дочери непутевого, но старательного парня, видя в нем себе замену. Такой радости он еще в своей жизни не испытывал. Даже молитвы его прихожан и их благоговейные требы не приносили столько удовлетворения, сколько те скупые слова грубого и насмешливого деревенского мужика.

После кузнечного дела, и двухчасового перерыва на обед и сон, как было заведено у всех в деревне, да и во всем княжестве, наступало время делов воинских.

То, что было до этого, бег с поленом в руках, цветочки. Перв гонял и в хвост, и в гриву, заставляя повторять одни и те же движения, выматывающие монотонной нудностью душу, многократно: «Дабы тело запомнило, и голова ему не мешала, и отключалась за ненадобностью».

Перво-наперво, упражнения безоружным: «Умей защитить себя, даже когда меч из рук выбили, когда кинжал в груди очередного врага остался, а щит на осколочки разлетелся, а вокруг сеча лютая», — твердил ему тренер.

Виртуозно владеть телом, так как им владел Перв, у Богумира не получалось, и при спаррингах он летал, пропахивая носом сугробы, но с упрямым постоянством вставал, смахивал с лица талый снег перемешанный с потом, а под час и кровью, и вновь кидался в драку. В один из дней, он сумел-таки достать кулаком в грудь удивленного Перва. Тогда первый раз его похвалили, и этот день стал праздником.

- Молодец. Хвалю. Заслужил. Можешь, когда не думаешь, когда с головой не советуешься. Еще немного попотеть, и будешь со мной на равных биться. Надо успех твой медком сбрызнуть. Велю Славке холодца наварить, да капустки, квашенной на стол, выставить под братину хмельную. Отпразднуем. – Улыбнулся учитель и тут же сунул в руки меч. – Что встал, словно Чура увидел? Не расслабляйся, сегодня защиту отрабатываем. – Рявкнул, и тут же, молниеносно нанес удар в голову. Сталь клинка свистнула, срезала пару волосин на голове соперника и замерла в миллиметре от кожи. – Труп. – Нахмурился Перв. – Расслабился, победой возгордился, надулся значимостью как индюк, и сдох. Много таких, уверенных в своей непревзойдённости, на кострах погребальных сгорели, считая, что им равных нет. Ни научишься в бою эмоциям не поддаваться, спесь за пояс затыкать, тоже дымом за кромку улетишь.

Так и летели ежедневной птицей науки знания смерти. День ото дня клинок учителя сверкал, осыпая отчаянно обороняющегося ученика. Слева, справа, снизу, сверху. Даже Перун с такой скоростью не метал молнии, как кузнец разил тяжелым клинком своего ученика. Богумир крутился юлой, ставил блоки, уворачивался, приседал, подпрыгивал и уклонялся, но жало оружия учителя все равно царапало кожу, намечая место, куда в реальном бою должна прилететь смерть.

- Сегодня уже лучше, но все равно слабо. Гонять тебя еще и гонять. Сырой ты, аки глина. Даже обжигать тебя еще рано, потрескаешься. Надо на солнышке подержать, повялить, временем да тренировкой закалить. Все с мечем на сегодня. Иди, выводи Стрелку из конюшни.

Стрелка. Шутник кузнец, видимо в насмешку дал такое стремительное имя кобыле-тяжеловозу. Рыжая, с длинной, тщательно расчесанной, заплетенной косами гривой, абсолютно флегматичная лошадь, которой было все едино: «что под седлом идти, что телегу тащить», единственное, чего ее нельзя было заставить, так это перейти в галоп, скорости в ней было чуть больше чем в черепахе.

Мощные как тумбы ноги, со здоровенными копытами, покрытыми как колоколами длинной вычесанной до блеска шерстью, словно метлой метущие снег, лениво переступали в неторопливом аллюре, и могли вот так, никуда не торопясь и не зная усталости идти, и идти вперед.

Седло смотрелось на ее могучей спине несуразно, как на корове, но это нисколько не смущало