Температура, однако, не падала до нормальной даже по утрам. Едва выходил из купе в ванное отделение, головная боль напоминала о себе. Разливаясь волнами ото лба к затылку, донимала потом целый день... А вечерами ещё и познабливало. Но лошадиная работа вынуждала наплевать на все недуги и перемогать их на ногах: переброска частей армии на Донецкий фронт буксовала, как его заезженный «Руссо-Балт» на раскисшем кубанском просёлке.

Дезинфекция всех брошенных красными составов затягивалась до бесконечности... Этапные коменданты и железнодорожники не успевали оборудовать нужное число крытых товарных вагонов для перевозки конницы — устроить стойла, установить скамьи и застелить пол соломой... Паровозов и угля не хватало... Продовольствия для казаков и фуража для лошадей интенданты, оправдываясь отсутствием денег, заготовили едва две трети от потребного... Казаки, наконец, отправлялись воевать за пределы Кубани без особой охоты... Всё это он предвидел. Как неизбежное зло.

Но чтобы уже оборудованные и загруженные эшелоны, с исправными паровозами и тендерами, полными угля и воды, сутками торчали на станциях от Невиномысской до самой Тихорецкой — такое и в дурном сне не являлось... Почти поголовно, прежде чем ехать выручать Войско Донское — своего «старшего брата», — кубанцы возжелали денька три-четыре передохнуть в родных станицах. И, само собой, облегчить разбухшие до безобразия обозы: раздарить родителям и жёнам, расставить по комнатам и разложить по скрыням и сараям всё добро, что отбили у красных.

А верить последнему докладу контрразведки штаба армии — так дело обстоит ещё хуже: рядовым казакам-кубанцам слишком хорошо известно, что избранные ими члены Краевой рады болтают на заседаниях только об «устройстве родного края» и не призывают идти спасать от большевиков Дон, а тем паче всю Россию. Как и то, что сами донские казаки за пределы своей области выходить не желают. В полках заворчали открыто: «А мы на что должны кидать ридну неньку Кубань?»

Положение на фронте Донской армии тем временем стало катастрофическим: за считанные недели она растаяла наполовину — теперь едва превышает 20 тысяч — и отхлынула за Дон. И красные уже в полупереходе от железной дороги Лихая — Царицын...

Поэтому собравшийся 1 февраля в Новочеркасске Большой войсковой круг выразил недоверие командующему армией генералу Денисову. У Краснова сдали нервы, и 2 февраля он подал в отставку. Деникин, приглашённый на Круг противниками Краснова, поспешил в Новочеркасск.

Наконец-то свершилось то, на что так надеялись главком и его окружение. И новым атаманом будет выбран глава донского правительства генерал Богаевский. Твёрдый будто бы сторонник Добровольческой армии. Да ещё «первопоходник»... Открытым пока остаётся вопрос, кого же назначат командующим Донской армией...

Антипирин не помог: в понедельник после полудня температура скакнула к 39 °С. Каждое движение стало болезненно отдаваться во всём теле. Замучила и жажда: остывший ведёрный самовар выпил чуть не до дна. В довершение ко всему напал страшный озноб — только что зубы не стучали.

До вечера на ногах не устоял.

Знакомый уже участковый врач дотошно расспросил о самочувствии, посмотрел горло, прижимая обжигающе-ледяным шпателем обложенный язык, послушал сердце и лёгкие, помял и постукал впалый живот, посчитал пульс. Особенно долго изучал при ярком свете настольной электрической лампы кожу на груди. Порекомендовав для понижения жара пить побольше клюквенного морса и прикладывать ко лбу мокрое полотенце, с диагнозом спешить не стал.

Утром во вторник расспросы и осмотр мало что прояснили: температура не падает, беловатый налёт ещё сильнее обложил язык, но кожа на груди — чистая, рвота и носовые кровотечения не появились, селезёнка не припухла настолько, чтобы стало возможно её прощупать, кишечник не расстроился.

Следующим утром тщательнее и дольше прежнего осматривал кожу на груди и животе, старательно давил и растягивал её холодными сухими пальцами: между сосками высыпало несколько бледно-розовых, с булавочную головку, пятнышек. Пропадая при надавливании, они ещё ярче проступали после... Откланялся, опять не сказав ничего определённого, но его моложавое бритое лицо затенила хмурость.

И только в четверг, когда верхний столбик ртути подобрался к 40°С, кожа стала суше и приобрела желтоватый оттенок, а сыпь погустела и распространилась на живот, вынес наконец приговор: Exanthematicus...

Заявив Юзефовичу, что железнодорожный вагон, даже такой комфортабельный, — не лучшее место для больного сыпным тифом, настойчиво порекомендовал, почти приказал по-военному, перевезти больного на какую-нибудь из групп Кавказских минеральных вод. Лучше всего — Кисловодскую. Во-первых, в зимнее время — самый тихий и солнечный из здешних курортов, хотя в феврале воздух и очень влажен. Но зато — чистейший горный, ибо ветра свободно проносят его через город. А во-вторых, углекислый источник Нарзан — питьё и ванны, — как никакой другой, поможет организму, явно ослабленному переутомлением, быстрее одолеть смертельно опасную инфекцию. И прописал пить порошки каломели и хинина, которых и в аптечном пункте приёмного покоя станции, и в аптечке штаба не было и в помине.

Юзефович переговорил по прямому проводу с Ляховым. И квартирьеры 3-го корпуса за полдня подыскали и реквизировали два свободных особняка в самой благоустроенной части Кисловодска: один — под жильё командующего, другой — под его штаб.

Нынче, как только рассвело, штабной поезд — для увеличения скорости ему добавили второй паровоз, пятиосный товарный — перешёл с главного пути на Минераловодскую ветку. Обогнув наполовину заросшую лесом гору Бештау, проскочив Пятигорск и лежащие дальше к западу, в голой степи, Ессентуки — их станции были забиты жёлтыми вагончиками местного сообщения, — покатил по самому берегу стремительно бегущего навстречу мутного Подкумка. Узкой речной долиной, оставляя слева округлые холмы, а справа — обрывистые скалы, то надрывно пыхтел на подъёмах, то легко нёсся на спусках. И скатился наконец в Кисловодское ущелье, одолев 57 вёрст за час с четвертью. Удачно, мосты через Подкумок и его притоки от боёв не пострадали.

«Руссо-Балт» шофёр подкатил по низкой платформе, единственной на станции и очищенной от публики, к самой переходной площадке вагона. Десяток шагов от купе до автомобиля Врангель кое-как сумел пройти без посторонней помощи. Застеленные лихорадочной влагой глаза ещё пытались вглядеться в окружающее: как мираж в пустыне, колыхались и струились очертания низкого вокзала и стоящего напротив, через маленькую площадь, трёхэтажного, светлого камня, курзала Владикавказской железной дороги...

Рёв мотора и дёрганье на подъёмах и спусках шоссированных и мощёных улиц, покрытых в тенистых местах тонкой наледью, доконали окончательно. На старые и новые гостиницы и водолечебные заведения центра города, промелькнувшие с обеих сторон, и на особняк, против которого остановился вынувший всю душу автомобиль, глаз даже не поднял...

...Двухэтажный особняк стоял в середине широкой Эмировской улицы, что начиналась от маленькой площади перед галереей источника Нарзан и поднималась по террасе горы Крестовая, примыкая юго-западной стороной к Нижнему парку.