Выстроенный из светлого мраморовидного известняка, добываемого недалеко в горах, и не уступающий соседям архитектурной затейливостью, он имел полтора десятка комнат. От мостовой его отделяли кованая чугунная ограда растительного орнамента и разросшийся фруктовый сад: голые ветки достали до высоких окон второго этажа. Между цветниками, присыпанными потемневшими опилками и кое-где безжалостно истоптанными, пролегли дорожки из серой гальки.

Особняк разграбили — сначала красные, а потом и казаки Шкуро: исчезли ковры, шторы, зеркала, бронза, мельхиор, хрусталь, фарфор, посуда, столовые приборы... Остались на своих местах выпотрошенные комоды и шкафы, столы без скатертей и кровати без белья — самые тяжёлые предметы дубовой мебели в стиле «ренессанс» московского производства. В гостиной и столовой каким-то чудом сохранились бронзовые люстры с лампочками. На кухне, в полуподвале, ещё большим чудом уцелели лёдоделательная машина ревельского завода «Франц Крулл» и вместительный шкаф-ледник. А в кладовке нашёлся даже старый электропневматический пылесос «Благо»: без одного колеса, деревянный корпус треснул, но двигатель работает. Главное, в исправности оказалось всё, что нужно для лечения в зимний сезон: центральное водяное отопление, электрическое освещение, водопровод, идущий из горного источника, две ванны с колонками-водонагревателями, печь с прачечным котлом и американского типа, без доступа дождевых вод, канализация.

Владельца особняка, сдававшего состоятельным курортникам и его, и свои дома в Ребровой балке, большевики взяли в заложники и расстреляли.

У широкой калитки сразу выставили парный пост.

Уголь стараниями коменданта города успели подвезти рано утром. И теперь инженер и рабочий с водоэлектрической станции, разогрев котёл и пустив по трубам воду, сгоняли воздушные пробки. В просторном сухом подвале с ними толклись два конвойца, которым Гаркуша пригрозил не дать ни ложки каши, пока не освоят все премудрости водяного отопления.

В подвале обнаружили горку сухих поленьев, и повар вагона-ресторана, молодой и всегда румяный толстяк, сноровисто растопил стальную «английскую» плиту — с широким навесным колпаком, «пирожной печью» и котлом для кипячения воды. Колпак оказался особенно кстати: чад, устремляясь под него, уходил в дымовую трубу, а не распространялся по всему дому.

Три казачки расположенной поблизости Кисловодский станицы, нанятые загодя квартирьерами, уже заканчивали прибираться: протёрли всюду пыль, чисто вымыли окна, лестницы, паркетные и плиточные полы. Старик стекольщик, вынув осколки нескольких разбитых на первом этаже стёкол, вставил целые. Связисты повесили на стену в гостиной, на место похищенного телефона, аппарат петроградского завода «Эрикссон». На двух телегах доставили со станции взятые из штабного поезда съестные припасы, посуду, столовые приборы, бельё, занавески, керосиновые лампы и разную мелочь.

К полудню подъехали пятеро врачей, много лет практикующих частным образом на Кисловодской группе и владеющих водолечебницами и санаториями. Почти год лечили они раненых и больных красноармейцев и всякого рода комиссаров, благодаря чему ужасы расстрелов и грабежей обошли их стороной. Тем с большим рвением взялись они за лечение командующего белой армией. Один успел до приезда больного прислать из своего санатория разборную больничную койку на колёсиках, ночной столик и два табурета; все — железные и выкрашенные в белый цвет. Другой — предметы ухода за больными: термометры, клеёнки, надувные резиновые подушки и матрацы, подкладные судна, пузыри для льда и прочее. Третий привёз с собой белые халаты, передники и фартуки.

Авторитетом, но не внешней важностью, выделялся среди них профессор Ушинский. Маленький и пожилой, но ещё крепкий и очень подвижный, он быстро вертел облысевшей круглой головой и цепко схватывал взглядом всё вокруг. И беспрестанно улыбался ободряюще. К другим врачам подчёркнуто уважительно обращался «коллега», ко всем остальным — очень ласково «голубчик» и «голубушка». Из нагрудного кармана его безукоризненно выстиранного и отутюженного халата торчали, как газыри, и холодно блестели никелем шпатель и воронка стетоскопа.

Едва войдя в гостевую спальню на втором этаже, куда поместили больного, он шёпотом потребовал немедленно вынести гобеленовое кресло и снять уже повешенные шёлковые шторы. И пустился в пояснения: обивка, занавески, шторы и вообще все ковры запыляют воздух и служат прекрасным убежищем для бактерий и платяных вшей, поскольку... Пропуская мимо ушей медицинские учёности, Гаркуша легко вспрыгнул на подоконник, живо снял с багета шторы и, скомкав, вынес вместе с креслом; настенный ковёр ещё раньше вынесли грабители.

Изнурять больного длительным осмотром и устраивать консилиум никто из врачей необходимым не посчитал: правильность предварительного диагноза, увы, была слишком очевидной. Спустившись в гостиную, быстро пришли к единому мнению относительно методов лечения. Каломель из-за вредного воздействия ртути на расшатанные нервы отвергли единодушно. Договорились об очерёдности дежурств.

Много дольше, даже отдав должное её навыкам сестры милосердия, Ушинский растолковывал Вере Михайловне Юзефович, как ухаживать за больным, у какого аптекаря что заказать и купить, какую диету соблюдать, как и чем дезинфицировать всё и вся... Поначалу он энергично возражал даже против её присутствия в комнате больного и настаивал на присылке двух медицинских сестёр, уже перенёсших сыпной тиф и тем избавленных от опасности заразиться. Но Юзефович ещё в поезде решил иначе: рядом с командующим должны находится только те, кого он знает лично. Начиная с его жены. Сошлись на том, что приходящие медицинские сёстры будут ей помогать и заменять лишь на время сна, а сама она ни в коем случае не будет видеться с трёхлетней дочерью.

Ещё энергичнее запротестовал Ушинский, едва Юзефович обмолвился насчёт вознаграждения за труды. Коллеги поддержали его один решительнее другого.

Прислуге и стекольщику за работу и стекло Юзефович заплатил из денег командующего: вчера тот вложил ему в руку потёртое коричневое портмоне, туго набитое кредитками — остатки ноябрьского и декабрьское, последнее, жалованье со всеми прибавками. Ещё раз пересчитав «керенки» и донские «ермаки» — 5 тысяч без четвертной, — занёс расход в записную книжечку. Траты на лечение обещали быть немалыми и требовали строгого отчёта.

До обеда медсестра успела наголо постричь ординарцев и казаков конвоя. Пришлось и Гаркуше, как ни отшучивался и ни сокрушался, расстаться со своим любовно отрощенным на донской манер, на левую сторону, вихрастым чубом.

После стрижки, мытья в ванной и обеда он лично уложил папаху, башлык, черкеску, бешмет, бриджи и ремни начальника в резиновый мешок от моли. Два конвойца повезли их в физиотерапевтический институт «Азау», занимающий первый этаж «Гранд-отеля» на Голицынском проспекте, — дезинфицировать в паровой камере. Другие занялись обустройством караульного помещения в полуподвальной комнате для прислуги.

А Гаркуша, переобувшись в неодёванные чувяки на дратвяной подошве, — старушка мамаша построила и прислала к Рождеству, — в который уже раз бесшумно обходил особняк. Проверял запоры на окнах и недоверчиво щупал закрашенные кремовой масляной краской шершавые рёбра чугунных батарей, установленных под узкими подоконниками. Хоть и обжигало ладони, а всё же одолевали сомнения: русские и голландские печи посолиднее будут...