а не в «нужную кондицию».

Озадаченно чешу репу:

— Да где ж я тебе зимой в деревне кокаин найду? Может, водочки ему?

— Давай попробуем! Знавал я одного такого, между прочим — «георгиевского кавалера»: трезвый — тележного скрипа боится, а как…

— Состаришься — в мемуарах потомкам расскажешь, а пока не отвлекайся! Когда мы, после твоего «маяка» — изображая приезд питерских, войдя вовнутрь отвлечём внимание — начинай действовать, отвлекая внимание Каннера и его дружка — пьяным Максимовым.

Уууффф…

Мишка в восхищении, аж присел в книксене:

— Гениально! Полковник Вальтер Николаи, бы…

Да, когда же он уже повзрослеет, то⁈

— Давай бегом! И помни Барон: если из-за своей легкомысленности подставишь пуле-дуре лоб — я тебя на том свете разыщу и определю на самую горячую адскую сковородку. Ведь я же — Ангел, не забывай.

* * *

«Свет в окошке» маякнул часа через два, когда мы с моими секьюрити — уж начали было скучать, околевая от усиливавшегося с приходом ночи холода.

— Ничего не забыли? — спрашиваю на всякий случай.

— А чего там забывать, Серафим? Ты же сказал: «Подъезжаем, стучимся и, сделав рожи понаглее — действуем по обстановке»…

— Ах, да!

Волнуюсь, стало быть.

Подъехав к самим воротам — чуть их бампером «Форда» не снёс, я долго-настойчиво посигналил и, не глуша мотор, не гася фары — вышел из машины, ещё раз проверив наличие «Настоящего Руби» в кармане.

Вижу в окнах отдергивающие занавески, мелькающие лица и, прочее движение. Минут через пять дверь на резном крылечке осторожно отворилось и оттуда крикнули:

— Кто такие и, что надо?

— Привет вам из города трёх революций, товарищи! Ворота отворишь или через забор общаться будем?

Дверь приотворилась чуток больше:

— Вы из Ленинграда?

— Не из Рио-де-Жанейро, это точно.

Дверь приотворилась так, что стала видна чья-то испуганная физиономия:

— Представьтесь, пожалуйста…

Другая, не менее перепуганная:

— Скажите условное слово!

«Пацанва — штаны на лямках».

Покрутив пальцем у виска:

— Мне что? На всю деревню орать? Открой ворота, подойди ближе — тогда скажу.

Наконец-то, начались движняки:

Один из них остался держать нас на мушке какого-то пистолета, а другой в наспех накинутом пальто спустился с крыльца и откинув щеколду, отворил ворота.

Не став дожидаться когда меня вновь спросят про пароль, въезжаю во двор, останавливаюсь у самого крыльца и, успев шепнуть своим: «Выносите труп», — как ко мне подошли сразу двое, держа наготове пушки:

— Условное слово?

Бурчу:

— Товарищ Зиновьев был прав — развели вы здесь в Москве бюрократию… А если я его забыл — застрелите нас, что ли? Лучше помогли бы товарищам!

Те, смотря на длинный завёрнутый в рогожу свёрток, «на автомате» живо интересуются:

— Что там?

— Там труп.

Так и остекленели враз, как всё живое в фильме про глобальное обледенение. Уже на крыльце, мал-мало придя в себя:

— Зачем труп?

Несколько устало объясняю:

— Живого заберём с собой в Питер, а этого — сожжём вместе с домом, оставив кое-какие улики… Что тут непонятного? Не хотите помочь — так хотя бы не мешайте.

Это, произвело должный эффект — про «условное слово», больше не вспоминали. Правда и желания помочь, пока не изъявили, белоручки.

Так, в сопровождении остекленевших товарищей прошли в дом, где нас в гостиной возле небольшого камина поджидала вся секретарская гоп-компания — кроме Мишки и, надо полагать Максимова.

По моему знаку секьюрити положили куль с покойником на пол, чтоб типа передохнуть, а я спросил:

— Куда нести? Где комната с живым двойником, нашего неразговорчивого друга?

Молодой человек чуть постарше меня — жгучий брюнет, с выдающимся носом, резкими чертами лица и, явным недоверьем в чёрных глазах — из-за спины другого спросил, поднимая руку с пистолетом:

— Что это всё значит? Из Питера, должен был приехать сам…

Вижу, что он на взводе, готов стрелять — поэтому не дослушав, перебиваю:

— Он внезапно заболел испанкой! Не совершай непоправимых ошибок, товарищ…

Откуда-то сверху:

— Ну, давай!

И следом истеричное:

— Это значит — ты сволочь, Гришка!

И тотчас несколько торопливых выстрелов, одна из пуль которых просвистела аккурат над моей макушкой. Не успел я и глазом моргнуть, как был сбит с ног одним из телохранителем и, прозвучала целая канонада — как в каком-нибудь боевичке про ковбоев и их разборку в салуне.

Буквально минута и всё было кончено.

Когда я поднялся на ноги, одно тело свисало с лестницы ведущий на второй этаж, ещё пятеро распростёрлись в холе на ковре и вокруг него.

— Все целы?

Один из секьюрити, держась за правый бок, скидывает полушубок:

— Сцука, меня задело!

Похолодев внутри:

— Что там у тебя?

У него, на груди — краснея лиловеет огромный синяк. Пистолетная пуля не смогла пробить раскатанную до нужной толщины русскую корабельную хромо-никелевую броню — лишь оставив на одной из пластин бронежилета-разгрузки внушительную вмятину с трещинами.

— Ничего! До свадьбы заживёт.

Здесь же Мишка Барон:

— И не забудь через год проставиться нашему Кузьке-Домовёнку — за его изобретение.

— Почему через год?

— Потому что, тому нет пока восемнадцати лет.

— Тогда, я куплю ему целый грузовик мороженного, чего целый год ждать?

* * *

Стараясь не наступить, обхожу лужи крови и поднимаюсь на второй этаж. В одной из комнат, сидит привязанный к стулу молодой человек, с кляпом во рту. Когда я вынул нож, он страшно перепугался и что-то замычал.

Я перерезав верёвки, упал на кресло напротив и устало сказал:

— Вы свободны, товарищ.

Тот, самостоятельно вытащив из рта кляп:

— Кто Вы?

— Человек, случайно узнавший о вашем несчастье и решивший помочь хорошему человеку.

Тот, словно не веря:

— Я свободен? Я могу идти куда захочу?

— Конечно! До Москвы, всего лишь верст десять с небольшим — к утру обязательно доберётесь. Только оденьтесь потеплее — на улице довольно-таки холодно.

Такая перспектива, его ничуть не воодушевила.

— Я слышал звук мотора… Вы меня подвезёте?

— Конечно! Вот только куда? Туда, откуда они Вас забрали?

Тот, глубоко задумывается, затем:

— Мне бы к товарищу Сталину… Подвезёте?

— Конечно!

Когда он уже собирался, предельно вкрадчиво:

— А Вам не кажется, что появившись у Иосифа Виссарионовича — Вы навлечёте на него все свои несчастья? А ведь у него — семья, дети…

Бажанов, впадает в отчаяние:

— Тогда, что