таким греческим учреждениям, как Олимпийские игры и Панафинеи. И на первом из них, который состоялся как раз после вступления на престол Антиоха, присутствовал он сам; другие общины Палестины прислали свой вклад для празднования игр и великой жертвы Гераклу (Мелькарту)[1402].

Главным вопросом внешней политики Антиоха в эти первые годы его правления, конечно, было то, какую линию он должен проводить по отношению к общему антиримскому движению, центром которого был царь Македонии Персей. Разница в положении селевкидского двора при новом царе была та, что теперь у Селевкидов было близкое взаимопонимание с Пергамом. Пергам, Каппадокия и Сирия образовали своего рода тройственный союз на Востоке. Политика всех трех держав была открыто проримской, и при этом сам факт их союза (что они, конечно, хорошо осознавали) некоторым образом сдерживал Рим, так что, хотя никакого повода для жалоб не было, Рим был сильно раздражен; позднее римляне посещали Эвмена с явным недовольством[1403].

Антиох старательно сохранял почтительное отношение к западной державе. Действительно, выплата военной контрибуции задержалась в первые годы после 176 г. до н. э., когда Антиох, несомненно, был занят укреплением своего трона. Однако в 173 г. один из главных лиц при его дворе, некий Аполлоний, который, видимо, открыто выражал симпатии к Риму, был послан во главе посольства, которое должно было доставить все, что царь оставался должен, и просить подтверждения дружбы Рима с новым царем. Посольство приняли благосклонно, и последовало формальное возобновление дружеских отношений[1404].

Однако все хорошо понимали, что по сути селевкидский царь другом Рима не был. Персей не терял надежды на союз с ним. Между Пеллой и Антиохом проходили переговоры, о которых Рим не преминул узнать. Однако Антиох смог убедить римское посольство, посетившее Антиохию в 173–172 гг., что остался глух к искушению и полностью повинуется Риму[1405]. Но между тем он тихо обходил условия мира: в финикийских доках строились новые военные корабли[1406]. В Апамее, как мы узнаем, в 170 г.[1407] еще были боевые слоны[1408].

Перед тем как дело дошло до настоящей войны между Македонией и Римом, мысли Антиоха были заняты другими делами. Когда он утвердился в Сирии, Египтом управляла его сестра Клеопатра, вдова Птолемея Епифана, который скончался в 182 г. до н. э.: она была регентом при своем юном сыне, Птолемее Филометоре. Это обстоятельство устранило все беспокойство царя по поводу южных границ; но в 173 г. Клеопатра умерла. Тогда к власти пришла антиселевкидская партия во главе с главным евнухом Эвлием и уроженцем Келесирии Ленеем[1409]. Аполлоний, сын Менеста, которого Антиох послал как своего представителя на торжества инаугурации молодого Птолемея[1410], сообщил, что настроения при александрийском дворе можно назвать угрожающими. Боялись скорого нападения, Антиох быстро отправился в путь с войсками, чтобы отразить атаку, и дошел по крайней мере до Яффы. Удостоверившись, что на данный момент все спокойно, он вернулся на север[1411]. Однако опасность лишь была отложена на будущее. Партия, которая теперь правила Египтом, так и не примирилась с потерей Келесирии. Ее отобрали у Египта в момент слабости, но вопрос, который уже сто тридцать лет был постоянным поводом для ссоры между соперничающими династиями, не должен был быть закрыт к невыгоде Птолемеев. В Египте энергично проводили приготовления, стараясь возобновить военные действия. Нельзя было ожидать, что Антиох будет спокойно ждать, когда они закончатся, но если бы он начал войну первым, то он мог бы опасаться, что это настроит против него Рим. И как раз тогда наконец разразилась буря на Западе, которая собиралась так долго. В 171 г. между Римом и Персеем на самом деле началась война, и Македонское царство начало свою последнюю борьбу за существование. Посланник Мелеагр, которого Антиох отправил, чтобы тот изложил перед сенатом сведения об агрессивном настроении египтян и оправдал предпринятые им самим меры защиты[1412], обнаружил, что в данный момент Рим полностью занят совершенно другими делами.

В начале 169 г. в Риме оказалось другое посольство Антиоха. Его, как и первое, возглавлял Мелеагр. Сопровождал его Гераклид – пронырливый и аморальный министр финансов, который прекрасно знал, как поздороваться за ручку с каждым продажным сенатором[1413]. Миссией посольства было убедить сенат, что в надвигающемся – или уже начавшемся – конфликте агрессором был Египет, а не Антиох. За деятельностью послов в Риме следило посольство из Александрии. Но пока македонские дела не решили, сенат не хотел давать ни одной из сторон определенного ответа. Эту миссию возложили на консула Квинта Марция, который как раз собирался отплыть в Грецию: именно он должен был выразить царю Птолемею волю Рима[1414].

В то же самое время Египет перешел в наступление (170–169 до н. э.). Регенты Эвлий и Леней отправились с армией, чтобы вторгнуться в Келесирию. Перед тем как они вышли из Александрии, они обратились к народу с пылкой речью. Они-де быстро разберутся с врагом и сделают гораздо больше, нежели просто завоюют снова утраченную провинцию: все царство Селевкидов станет провинцией египетской короны. Довольно странным сопровождением для войска стали повозки с золотыми слитками, золотой и серебряной посудой, драгоценностями и роскошной женской одеждой – даже с мебелью из дворца. Этими средствами, как объяснили регенты, они сломят упорство селевкидских городов и крепостей.

Прошло не так уж много дней перед тем, как египетская армия обратилась в паническое бегство, и селевкидский царь стоял у врат Египта.

Антиох собрал большую армию[1415] с целью сделать нечто большее, чем обороняться. Именно теперь мы видим его сына Антиоха – мальчика трех или четырех лет – связанным с троном[1416]: эта мера заставляет предполагать, что он собирался принимать участие в военных действиях вдали от столицы[1417]. Он уже почти что перешел пустыню между Палестиной и Египтом, прошел мимо горы Касий и почти что достиг пограничной крепости Египта – Пелусия, когда на пути у него встала армия Эвлия и Ленея. Последующее сражение стало разгромом для полководцев Птолемея. Эти новости заставили Александрию перейти от тщеславной самоуверенности к безрассудной панике. Хотя Пелусий все еще преграждал путь завоевателю, все уже считалось потерянным. Юного царя[1418] поспешно отправили на корабль, чтобы спасти и перевезти – если возможно – на священный остров Самофракия[1419]. Это был глупый поступок. Птолемея перехватили сирийские суда, и он попал в руки Антиоха.

Александрийский народ в момент этого кризиса выказал большее присутствие духа, нежели хвастуны, которые так легкомысленно вступили в войну. Александрийцы решили сопротивляться, и поскольку царь их