Лейб-медики Мандт и Карелль старались отговорить императора: они убеждали его не выходить на воздух. Но он, выслушав их советы, обратился с вопросом:

— Если бы я был простой солдат, обратили бы вы внимание на мою болезнь?

— Ваше величество, — отвечал Карелль, — в вашей армии нет ни одного медика, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каковом вы находитесь, и при таком морозе; мой долг требовать, чтобы вы не выходили из комнаты.

— Ты исполнил свой долг, отвечал государь, — позволь мне исполнить свой.

В час пополудни император Николай I, не обращая внимания на уговоры наследника и просьбы прислуги одеться теплее, выехал из дворца в легком плаще. После смотра он заехал к великой княгине Елене Павловне и военному министру Василию Андреевичу Долгорукову, который по болезни не выходил несколько дней из дома. При двадцатиградусном морозе простуда усилилась, кашель и одышка увеличились. К вечеру государь совершенно больной лег спать, но провел ночь без сна, а утром, встав на колени перед иконой, обратился к Богу:

— Боже милостивый и всемогущий! Ты мне даровал крепкое здоровье, зная, что вопреки всем правилам и порядкам, я должен буду стать императором. С Божией помощью я стал государем и поклялся выполнить божественные предначертания — сделать Россию великой и процветающей державой. Войны мешали мне осуществлять задуманное, но я наперекор им шел вперед к своей цели. Так дай же, Боже, еще немного времени и я исполню свой долг до конца!

На следующий день, почувствовав улучшение здоровья, не обращая внимания на остережение медиков, он отправился на смотр маршевых батальонов гвардейских саперов и полков лейб- гвардии Преображенского и Семеновского.

После смотра Николай Павлович заехал во дворец к дочери Марии Николаевне. Гуляя по роскошному саду, среди экзотических растений, фонтанов, водопадов и птиц, мысленно представляя весну, он с какой-то невероятной болью в груди ощущал, что настоящей-то весны, начинающейся с грохота льда на Неве, ему не видать. Тогда он снова и снова начинал кружить по дорожкам, находя для себя все новые причины подольше задержаться в диковинном саду, рядом с любимой дочерью.

На следующий день припадки болезни, с которыми боролась могучая натура императора, стали развиваться с неимоверной быстротой. 11 февраля Николай Павлович намеревался быть у преждеосвященной обедни в дворцовой церкви, но, почувствовав озноб, не мог стоять на ногах и после убеждений докторов, лег одетый в постель. Превозмогая себя, он продолжал и в этот день в постели заниматься делами. Дабы не опечалить подданных, государь запретил печатать известия о ходе своей болезни.

Двенадцатого февраля жар и озноб увеличились. Государь весь день провел в постели. К вечеру, однако, состояние больного улучшилось, можно было ожидать перемежающей лихорадки. Лихорадка увеличилась, язык стал хуже прежнего. В следующие два дня самочувствие больного ухудшалось, ночи он проводил беспокойно, почти не смыкая глаз.

В понедельник вечером, 14 февраля, приехал из Крыма курьер, с неприятным известием — генерал Хрулев, делавший рекогносцировку, был отбит от Евпатории и потерял убитыми и ранеными до 500 человек. Известие еще больше расстроило государя. Он слег, поручив государственные дела наследнику.

Пятнадцатого февраля Николай Павлович стал с утра харкать кровью; к вечеру жаловался на подагрическую боль в большом пальце ноги, на следующий день усилились страдания в правом легком; государь почувствовал в нижних, задних реберных мышцах, с правой стороны, сильную боль; нижняя доля правого легкого оставалась заметно пораженной. Голова, с начала болезни, все время была свежею: ни кружения, ни болей в ней не замечалось.

Семнадцатого февраля утром после проведения беспокойной ночи государь ненадолго заснул; после пробуждения впал в легкий бред. К полудню больной почувствовал сильное колотье в левой стороне груди, около сердца. Через два часа этот припадок прошел, но жар увеличился, временами являя наклонность к бреду. Медики поспешили предупредить наследника об опасном состоянии больного.

В полночь все бывшие в Петербурге члены царского семейства собрались на молитву в малой дворцовой церкви; одновременно с этим слух об опасном состоянии больного распространился в столице. Казанский собор наполнился молящимися горожанами, которые возносили к Всевышнему мольбы об исцелении императора.

В двенадцатом часу с 17-го на 18-е число доктор Мандт, осмотрев больного, сделал необходимые указания и, не считая положение государя безнадежным, отправился отдохнуть. Его заместил до трех часов утра доктор Карелль. В исходе третьего часа, Мандт готовился идти на дежурство, как в этот момент ему была подана записка, наскоро писанная карандашом по-французски: «Умоляю вас, не теряйте времени в виду усиливающейся опасности. Настаивайте непременно на приобщении Святых Тайн. Вы не знаете, какую придают у нас этому важность, и какое ужасное впечатление произвело бы на всех неисполнение этого долга. Вы иностранец, — и вся ответственность падет на вас. Вот доказательство моей признательности за ваши прошлогодние заботы. Вам говорит это дружески преданная вам А. Ф.».

В начале четвертого часа Мандт стал выслушивать дыхание государя. Приложив слуховую трубку к груди больного, он услыхал особый звук в правом легком, который сделался для него зловещим. Теперь не оставалось никакой надежды. Доктор едва было не потерял сознания… голова его кружилась… мысли путались. Оправившись немного, он приступил, сначала издалека, к решительному объяснению.

— Идучи сюда, я встретился с одним почтенным человеком, который просил меня положить к стопам вашего величества изъявления о его преданности и пожелание выздороветь, — начал доктор разговор.

— Кто такой? — громко спросил император.

— Это Бажанов, с которым я очень близок и почти дружен.

— Я не знал, что вы знакомы с Бажановым. Он честный и вместе с тем добрый человек.

После нескольких минут молчания, когда государь что-то обдумывал, доктор продолжил:

— Я познакомился с Бажановым в самое тяжелое для нас всех время, у смертного одра в Бозе почившей великой княжны Александры Николаевны. Вчера мы вспоминали об этом у государыни императрицы. Мне было нетрудно понять, что ея величеству было бы очень приятно, если бы она могла вместе с отцом Бажановым возле вашей постели помолиться об умершей дочери и возвести к небу мольбы о вашем скором выздоровлении.

Эти слова произвели на государя такое действие, что, казалось, он понял их значение. По выражению его больших неподвижных глаз, устремленных на доктора, можно было заметить, как в его душе происходит страшная борьба. Минуту спустя он сказал:

— Скажите же мне, разве я должен умереть?

Несколько секунд доктор колебался произнести роковое слово. Глаза императора призывали его…

— Да, ваше величество! — сделав последнее усилие, ответил Мандт.

— Что нашли вы с вашим инструментом? — спросил император вслед за этим. — Каверны?