Кривые яйца – это же ж несерьезно!

А он держит, словно величайшую драгоценность.

- Ты решила выйти замуж? – и вновь взглядом Лику буравит.

- Нет.

- За царевича… как нет?!

- Обыкновенно, - Лика пожала плечами и велела. – Садись уже… глянь, вода, почитай, черная вся, как деготь… у нас березы жгут и деготь топят. Маменька, конечно, велит новые сажать… но красиво, да?

- Красиво, - странно разочарованным голосом произнес Славка, присаживаясь рядышком. – Так стало быть, не хочешь замуж?

- А кто туда хочет-то? – удивилась Лика.

- Так уж и никто?

- Ну… может, кто-то и хочет, но… больше оно же ж для порядку. Положено так, чтоб девка замужем была. А чего уж… оно-то, конечно, деваться некуда, а то маменька крепко расстроится. Только от… дома-то хорошо. А как оно замужем будет?

- Думаешь, плохо?

- Думаю, что по-всякому… как наперед узнаешь?

- И вправду. Хочешь? – он протянул свое кривое яйцо Лике, и та взяла.

- Тепленькое… - наощупь оно и не яйцом оказалось, и не камнем, мяконькое, будто бархатное, так бы и гладила.

- Ага… стало быть… и за царевича?

- Что «за царевича»?

- Замуж. Не хочешь?

- Так… а чего хотеть? В доме каком, ежели за ровного, то еще поставить себя можно. Маменьке там пожалиться, коль обижать станут. А у царевича… кем я тут буду? Вот то-то и оно… нет, благословение божини – это пользительно, но вот чтоб за царевича… пусть себе в ином месте жену ищет. А я уж как-нибудь обойдусь.

Камень загорелся ярким желтым светом. Будто махонькое солнышко на ладонь легло. И такое прехорошенькое, что Лика не удержалась, погладила.

Света стало больше.

- Интересно, - произнес задумчиво Славка и нос почесал.

- Чего интересно?

- А то, что ты первая, у кого он и вправду засветился. Ты… извини, что я вот так… я не специально. Все сложно стало. Странно донельзя. И меня очень эти странности волнуют.

- На? – Лика протянула камушек, хоть расставаться с ним желания не было никакого. Но другое было, убрать его куда-нибудь в тайное надежное место и…

…не хватало еще чужого взять.

- Нет, пусть у тебя побудет… это осколок того самого, который в храмах ставят. Ставили. Когда-то давным-давно, еще когда тут державы не было, а были княжества, то, поговаривают, боги спускались к людям и вершили чудеса. И вот когда суть их божественная касалась предметов материального мира, те изменяли свойства.

- Скажешь тоже, суть… ладно, нога там или рука, но суть… - Лика покачала головой.

- Нога? У бога?

- Отчего нет. Если он бог, то что ему, безногому быть? Сам же сказал. Спускались. Стало быть, была лестница… без лестницы спускаться тяжко. Я одного раза на крыше амбара застряла, потому как придурок один лестницу убрал. Так вот, честно скажу, тяжко…

- Лестница… про неё в рукописях тоже упоминалось. И про дом божий, от которого камни и пошли. Правда, мне лично куда ближе версия, что боги, откликаясь на призыв верующих, снисходили в места молитвы. И уже потом алтарные камни и принимали силу их. Правда в том, что таких камней было изначально немного.

Солнышко грело Лику.

И так хорошо сиделось… озеро где-то внизу, переливалось теменью, что тафта, которую сестрица себе на платье прикупила, а Лике вот только поглядеть позволила.

Издали.

Ну и ладно…

Зато небо золота полно, и облака на нем, словно шелками вышиты. И так хорошо, как у Лики никогда-то не выйдет.

- Камни появлялись в разных местах. И… суть разных богов сохраняли. В основе дворца лежит один… это вот второй. Осколок. Когда-то давно алтарь Моры раскололи, уж не знаю, зачем…

Жалко.

Стало быть, прежде камень был больше. И света вмещал больше. Или… как-то папенька сказал, что даже самая малая частица чего-то сохраняет свойства целого. Может, если с божественной сутью, то оно тоже так? Лика накрыла камешек ладошкой.

- Главное, что осколки сохранились здесь. А камни были свезены в Китеж. И убраны в храмы.

- Зачем? – искренне удивилась Лика.

Не то, чтобы она сильно в вере упорствовала. Как все… в храм наведывалась, оставляла у алтаря, что зерно, что выпеченный хлеб. И она-то, по матушкиному наставлению, пекла сама, хотя ныне хлеб можно было и в храмовой лавке прикупить, как зерно, и цветы, и все остальное, что для подношения надобно.

Свечи особенно красивые были.

Золоченые.

Или перламутром крытые.

- Зачем… сложный вопрос. Храмы сперва зарабатывали, допуская паломников к алтарям. И на чудесах тоже, но… потом чудеса прекратились. Тогда-то и было решено считать, что божественная сила иссякла. Камни убрали, алтари заменили… в том и смысл, Лика. Они не должны были засветиться!

- Но светится же ж, - возразила Лика, поднимая камешек на ладони.

Теперь он и вовсе сиял ярко, странно, что глаза не резал.

- Светится, - странным голосом ответил Славка. – И… и выходит, что… я ничего-то не понимаю!

- Бывает, - Лика погладила его, растерянного, по плечу, утешая. – Ничего. Поймешь еще… какие твои годы.

Так маменька папеньке говаривала, когда он сетовать начинал, что характерно, тоже на свое непонимание. Небось, это у умников обыкновение такое.

Пускай себе.

Мутный взгляд наставника задержался на Дурбине. И под взглядом этим стало… неуютно. А тонкие губы растянулись в усмешке, будто добрейший Амвросий Ульянович догадывался о мыслях, Дурбина мучивших.

- А он тут зачем? – поинтересовался Аверсин пренедовольно.

- Пускай… женщины любят обходительность. Возьми… - это уже сказано было Дурбину, и тонкий палец указал на черный кофр. – Будешь помогать. Привыкать…

Во рту блеснули белые зубы.

И тончайший язык скользнул по ним, собирая эту белизну.

Дурбин заставил себя склонить голову, изображая почтение. А ведь прежде получалось, и усилий-то прикладывать не требовалось, нужно было лишь подумать, чем тот или иной человек будет полезен в его, Дурбина, жизни да карьере. Теперь же…

Кофр наощупь показался склизким. Ощущение это длилось всего миг, но Дурбин едва удержался, чтоб не отбросить эту отвратительную вещь.

Но все-таки удержался.

Поклонился.

Молча.

И это, кажется, понравилось наставнику. Он кивнул и обратил взор на Аверсина, который гляделся задумчивым, рассеянным даже.

- Твоя задача успокаивать девиц и объяснять им, что ничего-то дурного не происходит, а что происходит – по повелению царицы-матушки, и что, если кому вздумается капризничать, то…