а глаза стыли серым металлом, сжав губы, она мычала без слов, словно раненое животное. Но не о себе плакала, не по мужу и любовнику покойному, в глазах её умирала надежда на справедливость.

Я выскочил из-за стола за графином с водой. Она пила, захлёбываясь, обливаясь, жадно. Я подал ещё.

– Спасибо, – утёрла она ладонью рот. – Правду люди говорили, доброе у вас сердце. Отпустите его.

И она, выронив стакан и свой узелок, вдруг упала на колени:

– Отпустите, Господом Богом прошу!

– Встаньте! Да что же это такое! – Я бросился её поднимать. – Нина Петровна! Саша! Течулин!

Втроём нам удалось поднять её и посадить на стул. Узелок развязался, в нём оказались нехитрые женские вещицы и металлическая кружка. Она покраснела до корней волос, схватила их, прижимая к груди, затем стыдливо отвернулась, торопливо увязала снова.

– В тюрьму, значит, собрались, Анастасия Семёновна? – буркнул я, когда мы снова остались одни.

– Не дело ему там сидеть. Я виновата во всём.

– В чём?

– Во всём.

– Вы стреляли?

– Это не главное.

– Судят за это.

– Значит, стреляла я.

– Анастасия Семёновна, доказательства, собранные следствием, свидетельствуют, что стрелял из ружья ваш муж. Он, естественно, и убийца.

– А я в суде скажу, чтобы меня судили. Я виноватая.

– Возможно, вы тоже виноваты в том, что произошло. Врать не стану, сам не знаю, как бы я поступил, доведись увидеть своими глазами то, что досталось Ивану Григорьевичу.

– Вот, – шмыгнула она носом. – Сами говорите. Мне и отвечать.

– За это не судят. Не знаю уж, к сожалению или к счастью.

– Мне в деревне не жить. И дети меня проклянут. А вешаться мне нельзя, Бог не велит. Я должна помочь.

– Кому?

– Освободите его! – опять взмолилась она. – Мне сказали, только вы можете.

– Кто же посоветовал?

– Все говорят. И в деревне, и в райкоме я была. Освободите.

– А в райкоме? У кого же?

– Да у всех почти. Там велели заявление на вас писать, а я к вам так пришла. Чего мне писать? Я вас увидела и всё рассказала. А если надо что, напишу. Только продиктуйте.

– Вот, значит, как.

– Давайте листок. Диктуйте. – Она прямо бросилась к столу. – Я на всё готова.

– Да… – У меня не находилось слов.

– Вы не сомневайтесь. Я в суде не откажусь.

– Так, значит, в райкоме… – смотрел я в окошко. – Значит, велели заявление на моё имя написать.

– Да что же я, совсем дура?! Не понимаю ничего? Я виновата во всём, а из-за меня другим страдать?

– А насчёт убийства-то где придумали?

– Что? – не поняла она.

– Сами догадались про ружьё-то?

– Про ружьё? Что я стреляла?

Я хмуро кивнул.

– А кто меня учить будет? Некому. В деревне на меня теперь не глядят. Дом обходят. Я детишек отцу сунула. Он их вырастит. А сама в райком.

– А знаете, Анастасия Семёновна, что ваш муж тоже изменил свои показания?

– Какие показания? Про Савелия-то?

– Он ведь просится тоже ко мне с заявлением. Отказывается от первых своих слов.

– Как? Не пойму я!

– Он ведь тоже теперь заявляет, что Савелия убили вы выстрелом из ружья.

– Я?

– Вы.

– Я убила?

– Вы.

Лицо её помертвело, из красного ещё от слёз превратилось в белое. Она схватилась обеими ладонями за щёки, стиснула лицо и незрячими глазами уставилась на меня.

– Сам сказал?

– Вы не договаривались? – вырвалось у меня, но я не пожалел.

– Значит, Ваня сам сказал… – Она тихо заскулила по-собачьи, замотала головой, ткнулась лицом в колени. – Сам, вот и хорошо, вот и правильно, что сам сказал, а я на суде тоже подтвержу… Вот и всё.

Вымолвила последние два слова, как черту подвела под сказанным, и замолчала, поджав губы. Лицо её как-то сразу постарело, и слёзы высохли сами собой. Она отвернулась в окно, потеряв ко мне интерес.

– Анастасия Семёновна! – окликнул я её. – У вас всё в порядке?

– Что? – не слышала она меня.

– Вы как-то?… Всё хорошо?

– Где меня забирать-то будут? В милицию идти, или тут, у вас? – Она затеребила узелок.

– Погодите пока. Куда спешить-то? – Мне было нисколько не смешно, впрочем, я и злости никакой не чувствовал. – Вот мужа увидите, тогда и решим.

– Как? Живого?

– Конечно. Привезут сейчас.

Чистилище

Он вошёл в свой кабинет последним, когда двое приглашённых, уже изрядно устав поедать друг друга глазами, скучали, дожидаясь, как было приказано, за приставленным столиком.

Обычно заходили сюда к нему по-одному, даже не встречаясь в коридоре, так же строго по времени покидали кабинет, а тут враз, видя друг друга впервые, они недоумевали, но сдерживались.

Его появления ждали, но он возник неожиданно; внезапно в стене за креслом бесшумно отворилась дверца, и явился он. В гражданском. Серый гладкий костюм. И рубашка бесцветная, телесная. Двое вытянулись, вскочив, чуть не ударившись под столиком коленками, но он усадил их властным движением руки:

– Готовы?

Они, как по команде, молча сверкнули глазами.

– Начнём с вас. – Он кивнул тому, который был слева. – Главное и по существу, майор Грейч. Деталей не надо.

Не дослушав, перебил через семь-десять минут:

– Теперь интересно услышать Ваше мнение, капитан Дрейч, – кивнул второму.

Второй закашлялся, полез за платком, выигрывая время; он не ожидал, что вот так скоро придёт его очередь, до середины не добрался предыдущий докладчик, но главное ему удалось уловить. Оказывается, им была поставлена одна и та же задача. Вот почему они оба здесь. Первый тоже с недоумением начал слушать похожие аргументы второго. Тот, сориентировавшись, не повторял его ошибок, обходил слабые и уязвимые места предыдущего докладчика. Но и он не оказался большим выдумщиком и вскоре, смутившись, смолк.

– Что же мы имеем? – начал подводить итоги Веневицианов.

– Мало времени было, товарищ полковник, – пожаловался Грейч. – Незнакомый объект. Кто с ним работал?

– А у вас? – повернулся Веневицианов ко второму. – Есть другие объяснения?

Второй без лукавства пожал плечами:

– Объект прост. Это обескураживает. Если здесь скрыто главное его свойство, то следует обе наши версии соединить…

– Лучше я вам предложу новую модель, – остановил его Веневицианов. – Можно сказать, свою. Как?

Оба, словно автоматы, чётко приготовились слушать.

– За что же вы собираетесь его убрать?

– Нарушение общественного порядка.

– За пьянку?

– Разве это не компромат?

– Ну почему же? Если ничего другого нет.

– И всё?

– Нет. Позвольте. Если объект нуждается в серьёзных обличительных… иллюстрациях, можно подобрать.

– А вам кажется, не нуждается?

– Серость. Ни то ни сё, – пожал плечами один.

– Не заслуживает внимания, – поддакнул второй.

– Не зрите в корень. Ох, не зрите! Он с кем встречался последнее время? Кто его опекал? Кто