Коллега Кристофано не ошибся, что показали последующие недели. Месяцем позже смертельных случаев стало меньше, хотя количество больных по-прежнему исчислялось десятками тысяч.

– Болезнь утратила свой вероломный характер, – повторил лекарь, – но не постепенно, а разом, в самый разгар эпидемии, когда мы все уже отчаялись. Точь-в-точь как в случае с молодым англичанином.

– Только Божья длань способна так внезапно прервать развитие этого морового заболевания, – заметил иезуит с взволнованным выражением лица.

Кристофано кивнул.

– Медицина была бессильна. Болезнь поджидала людей на всех углах, и продлись это еще недели две-три, в Риме не осталось бы живой души. Лишившись своей дьявольской силы, болезнь перестала косить всех подряд. Врачи просто диву давались, убеждаясь в том, что многие пошли на поправку, у них наблюдается сильное потоотделение, вызревание бубонов, пустулы более не горят огнем, лихорадка идет на убыль, как и головная боль. Даже наименее верующие из докторов должны были признать: внезапное окончание эпидемии имеет сверхъестественную природу. Улицы вновь заполнились людьми, пусть и с перевязанными шеями и головами, хромавшими из-за шрамов в паху и все же ликующими.

Тут поднялся отец Робледа, вынул крест, поднял его и торжественно провозгласил:

– Сколь чудесны дела твои, Господи! Вчера еще мы все были заживо похоронены, а сегодня воскресли!

Переполненные признательностью, мы преклонили колени и под руководством иезуита пропели хвалу Всевышнему. После чего принялись весело уписывать поданную мною еду.

Я же все не мог отделаться от мыслей, связанных со словами Кристофано: чума обладает естественным и необъяснимым ходом развития, в соответствии с которым, достигнув точки наивысшего развития, слабеет, перестает быть смертоносной и исчезает, не оставляя следов. То есть она убирается столь же загадочным образом, как и появляется. Morbus crescit sicut mortales, senescit ex abrupto… – болезнь растет подобно живым существам, а затем внезапно стареет. Разве не о том же прочел аббат Мелани в безумном послании отца Кирхера, зашитом в подштанниках Дульчибени?

Наскоро проглотив еду, я отправился в столовую. Атто был там. Нам достаточно было переглянуться: он ждет меня, как только я освобожусь.

Кристофано взялся накормить англичанина, я же отправился к Пеллегрино, которого можно было бы считать поправившимся, если бы не страшная мигрень. До этого я спросил у Кристофано:

– Сударь, нельзя ли попросить Девизе поиграть также в комнате моего хозяина, чтобы он стал как прежде?

– Не думаю, что это поможет. К сожалению, не все так, как я предполагал. Пеллегрино не сразу обретет свои способности. Последние дни я наблюдал за ним и теперь не сомневаюсь: дело было не в синяках, не в чуме. Да ты и сам, должно быть, это понял.

– Но что же тогда? – выдохнул я, напуганный мутным и неподвижным взглядом своего благодетеля.

– Мозговой удар в связи с падением на лестнице. Образовался сгусток крови, который рассосется, но не тотчас. Я думаю, у нас будет время выпутаться из передряги до того, как это случится. Однако что ж ты-то так перепугался, чай, у него есть жена?

На этом мы расстались. Пока я кормил Пеллегрино, я все думал о несчастной судьбе, которая обрушится на него вместе с возвращением суровой супруги, и сердце у меня ныло от жалости.

– Помнишь, что мы прочли? – набросился на меня Атто, стоило мне переступить порог его комнаты. – Кирхер считал, что у чумы те же законы развития, что и у людей. Перед тем как угаснуть, она достигает апогея.

– То же говорит и Кристофано.

– А знаешь ли, что это означает?

– Что Бедфорд излечился сам по себе, без рондо? – предположил я.

– Я думал, ты более прозорлив. Ну же, мой мальчик, неужто не понял? Чума только-только объявилась в вашем заведении: перед тем как утратить свою смертоносность, ей предстояло устроить побоище. Но все обернулось иначе. Никто, кроме Бедфорда, не заболел. И знаешь, что я думаю? С тех пор как Девизе, запершись у себя, без устали исполнял рондо, звуки музыки заполняли постоялый двор и защищали нас от чумы.

– Вы и вправду думаете, что новых жертв не было благодаря этой мелодии? – озадаченно спросил я.

– Знаю, в это трудно поверить. Но подумай сам: на памяти людской еще не было такого, чтобы зараза застопорила свой ход только оттого, что все попрятались по углам. Что до снадобий Кристофано… – засмеялся аббат. – Да и факты говорят сами за себя: лекарь наш что ни день являлся к постели Бедфорда, а потом обходил остальных. Но ни он сам и никто из нас не заразился. Как ты это объяснишь?

«И верно, – подумал я, – сам-то я чуме неподвластен, чего не скажешь о Кристофано».

– И это не все, – продолжал Атто. – Тот же самый Бедфорд, уже готовый отдать Богу душу, воскрес, попав под прямое воздействие звуков музыки, а болезнь его буквально улетучилась в считанные минуты.

– Как будто бы… отец Кирхер открыл некую тайну, которая ускоряет природное течение болезни и ведет дело к безобидному концу. Тайну, способную предохранить от эпидемии!

– Ну вот видишь. Таково действие secretum vitae, зашифрованного в рондо. – Атто уселся на постель и продолжил: – Бедфорд выздоровел после того, как Девизе исполнил рондо для него. Отец Робледа предвидел это, уверенный, что дело в целительном магнетизме музыки. Однако Девизе пришлось потрудиться, прежде чем это произошло. Ты наверняка обратил внимание, что после излечения Бедфорда я переговорил с Кристофано. Так вот, он меня заверил, что англичанин начал подавать признаки жизни только после того, как Девизе приступил к исполнению рондо и повторил его несколько раз, не раньше. Я спросил себя: что скрывается за этими проклятыми barricades mysterieuses?

– Я тоже размышлял об этом, господин Атто. Эта музыка обладает таинственной силой…

– Что верно, то верно. Как будто кудесник Кирхер вложил в нее драгоценную субстанцию, составляющую одно целое с самим ларчиком и оказывающую благотворное воздействие на все окружающее. Теперь ты понял?

Я кивнул, все еще не слишком уверенный.

– А нельзя ли побольше разузнать обо всем этом? – осмелился я спросить. – Почему бы не попытаться расшифровать рондо? Вы так разбираетесь в музыке, я же могу стянуть у Девизе его таблатуры. Возможно, и сам Девизе проговорится…

Аббат жестом прервал меня.

– Не думаю, что он знает больше нашего, – с отеческой улыбкой молвил аббат. – Да и какое это теперь имеет значение? Сила музыки – вот в чем тайна. За последние дни и ночи мы все думали, хотели понять и любой ценой решить загадку. И я первый.

Как геометр, напрягший все старанья,

Чтобы измерить круг, схватить углом

Искомого не может основанья,

Таков был я при новом диве том.[181]