Ельцин поднял указательный палец правой руки. Этот жест все собравшиеся знали — слово президенту.

— Сделаем перерыв! — негромко и твердо, напустив на себя строгий деловой вид, сказал он. Теперь он сжал правую руку в кулак. — После перерыва примем резолюцию… Остыть всем надо, понимаш. Потом и поставим самую последнюю точку.

Он поднялся из-за стола и, по привычке припрятывая беспалую ладонь, прижимая ее к тулову, пошагал к выходу из залы. Адъютант открыл дверь. За президентом следовал Начальник охраны.

Они сидели в комнате отдыха вдвоем. На столе — закуски и чай.

— Водки налей! — сказал Ельцин.

Спиртными напитками в их застолье, по обыкновению, ведал Начальник охраны, — безотказный задушевный собутыльник. В тот момент, когда Начальник охраны вынул из холодильника-бара запотевшую бутылку водки, когда желание выпить почти исполнялось, Ельцин еще острее почувствовал боль в голове и еще острее услышал позыв организма.

— Ну! В фужер лей! Чего мелочиться, — сказал Ельцин, поднял наполненный наполовину хрустальный фужер и, не дожидаясь реакции Начальника охраны, опрокинул водку в рот.

Водка почти не горчила, в ней совсем не чувствовалось крепости.

— Ты, понимаш, мне тут разбавленную не наливай! — рыкнул Ельцин. Он знал, что иногда Начальник охраны «берег его сердце», наливал ему водку, которую сам разводил водой…

— Нет, что вы, Борис Николаевич. Она просто очень мягкая. Сорт такой. Почти без горечи, — ответил Начальник охраны. Голос его звучал неробко, но Ельцин все же уловил лукавство. — Коньяку налей! — сказал тоном, возражений не терпящим.

Ельцин, как заядлый питок, смолоду уяснил, что «мешать напитки не следует», но теперь он хотел скорого эффекта, алкогольной отдачи. После коньяка он сразу понял: сейчас отпустит — из тела уйдет напряжение, сгинет безосновательная тревога, тогда, понимаешь, и покумекаем над Чечней…

— Чего скажешь? — спросил Ельцин помягчавшим тоном у Начальника охраны; тепло по телу стало постепенно и ощутимо растекаться.

— Конечно, чеченец — это или вор, или бандит. Чеченец всегда был врагом России. Но ввод войск в Чечню — это война, — с сожалением ответил Начальник охраны.

— Война! Война! — вспылил Ельцин. — Заладили, шта война. А сейчас шта-а? Не война? Головорезы там эти…

— Если на такое решиться, быстро надо все делать, — сказал Начальник охраны. — Зимой. Чтобы все эти бородачи по лесам не разбежались. Летом хрен выловишь.

— Все умники, понимаш… А отвечать будет президент, — снова сказав о себе в третьем лице, Ельцин на некоторое время задумался, попробовал здраво оценить расклад сил. Боли в голове окончательно еще не прошли, но в тело явилось ощущение комфорта и даже легкости: тепло продолжало струиться по жилам. — Не так все страшно. Не из таких ям выбирались… Пускай повоюют. Всяких генералов полно, а проку от них… Пускай покрутятся, понимаш… Там посмотрим. Если чего, сделаем рокировочку… — Ельцин весело хмыкнул, и стал в этот момент похож на ребенка. — Здорово я им придумал. Систему этаких сдержек, понимаш, и противовесов. На одного дурака другого дурака. Чтоб, понимаш, сбалансировать. — Наливай еще понемногу! — приказал он Начальнику охраны. — И пойдем… Пускай рассаживаются.

Скоро дверь в зал заседания открылась. Ельцин вошел в сопровождении Начальника охраны. Все участники совещания были уже на своих местах.

— Значит, та-ак! — строго произнес в зачин Ельцин, осмотрел министров и высших чиновников и заговорил. Заговорил, напустив на себя суровость и власть. — У них и-ш-ще есть время сохранить лицо — вот! Но его уж-же мало, этого времени. Они зашли слишком далеко! Я ставлю ультиматум! — Ельцин говорил и ребром правой руки пластами нарезал воздух — левую, беспалую, как всегда припрятывал, опустив ее со столешницы. — Или они там, в своей этой Чечне, прекраш-щают всяческое кровопролитье, понимаш. Или Россия пойдет на крайние меры. Я обешщаю… Я слово держу…

Все слушали его, слегка набычившись.

III

Время на чеченской войне сменило обыденный ход. Для Павла Ворончихина время уплотнилось, убыстрилось, потеряло насущную грань между светом и тьмой: ночь для боевиков-диверсантов не помеха, но и федералы артподготовку иногда начинали затемно, по спящим… Время и обстоятельства разрушили привычные представления о периодах года: чеченская осень и зима — только грязь, распутица; весна и лето — того хуже; летом вдвойне опаснее: горы покрывались «зелёнкой», в которой легче укрыться бандитам, проще расставить капканы на федеральные колонны. Время утратило понятие рабочих, выходных и праздничных дней. Красная оценка миновавшим суткам — доклад дежурного по части: «За время дежурства происшествий не произошло. Потерь личного состава нет». Но так было не каждый день.

Густой, смешанный с порохом и кровью поток времени домогал Павла Ворончихина, держал в напряжении. Но все чаще здесь, в Чечне, его морочила странная, навязчивая иллюзия: будто за всеми маневрами российских войск, в том числе и за действиями командира самоходно-артиллерийского полка Ворончихина, — кто-то сзади наблюдает. Наблюдатель не имел четкого образа, прописанного лика, — имел, однако, вполне отличительный характер: он был язвительно-насмешлив, злопыхателен и абсолютно безжалостен, как дьявол.

Наблюдатель радовался, потирал ладошки, когда группировка федеральных войск проваливала замыслы, вязла в несогласованности указаний и штабной неразберихе, попадала в западни политиков… Ах! Как радовался Наблюдатель! Ухмылялся, когда полк Павла Ворончихина залпами установок «Град» накрывал пустые территории, когда из мощных, стопятьдесятпятого калибра пушек-самоходок лупил «по воробьям», не имея точных, выверенных целей… И напротив — Наблюдатель закипал, пузырился, сжимал кулачки, когда снарядом снимало не только вышку дома, но и чеченского снайпера или наемную снайпершу-латышку, когда в огне ракетных снарядов жарились «духи». Ничего, будто шептал Наблюдатель, погоди, дескать, отомстят тебе, Ворончихин, за твои удачи. Казалось, сам дьявол примостился за плечом у Павла…

Иногда Павлу даже хотелось заговорить с ним, с Наблюдателем, объясниться, выведать у него, как у предсказателя, свое собственное будущее: выживет ли он на этой войне? и чем и когда всё это развяжется? Ему хотелось узнать, какая сила приставила к нему этот неотвязный фантом? Ну, уж нет! — осекал себя Павел. Заговорить с призраком — это слишком! Так и с ума можно сойти. Павел догадывался, что дьявольщина липнет к нему от нервного перенапряжения, от бессонницы, от нелепости и грязи самой чеченской кампании, — от потока вязкого здешнего времени.

В гости к Павлу, в расположение части, которая заняла позиции под Грозным, наведывался сосед по дислокации, подполковник Дмитрий Снегирев, командир десантного батальона. Со Снегиревым еще несколько лет назад Павел познакомился в Москве, оба учились в академии. Высокий ладный крепыш, Снегирев явно гордился своей накачкой, играл при случае мышцами, при виде турника тут же делал «выход силой». Десантники завсегда любили похвастаться отменным здравием, форменной беретно-тельняшковой красой, вели себя среди других родов войск с напускной боевитостью. Со Снегиревым часто приезжал его заместитель, Шароватов, светлокудрый, улыбчивый, немногословный майор спортивного стройного склада. Шароватов был дважды мастером спорта — парашют и самбо… Говорили, что в Афганистане он однажды выловил на горной дороге подрывника моджахеда и убил его одним ударом руки.