Евтушенко посвятил другу Илье стихотворение. Вознесенский сопроводил первую книжку стихов его графическим портретом. Посвящение Евтушенко снял, о рисунке (сохранившемся у автора) Вознесенский не вспоминает. Почему?

Глазунов с детства уверовал в Бога, его друзья выросли атеистами. Они не вдохновлялись, как он, образами Библии и Евангелия.

Глазунов не называл себя борцом за идеи партии, не заявлял, что не может жить без коммунизма, как «шестидесятники». Маяковским, как Евтушенко и Вознесенский, никогда не увлекался.

Глазунов очарован древнерусским искусством, называет себя националистом. «Шестидесятники» считали себя западниками и интернационалистами.

Глазунов монархию представляет лучшим способом правления. «Шестидесятники» декларируют себя демократами и либералами.

Глазунов не признает авангард, концептуализм, так называемое актуальное современное искусство. Его бывшие друзья тяготеют к авангарду.

Как видим, причин для расхождения – достаточно.

В мемуарах Евгений Евтушенко так объясняет очерченное противоречие.

«До встречи с Олегом Целковым я был поклонником Глазунова. В 1957 году в ЦДРИ состоялась сенсационная выставка работ этого доселе неизвестного ленинградского сироты, женатого на внучке Бенуа, изгоя академии, по слухам, спавшего в Москве в ванне вдовы Яхонтова. После бесконечных Сталиных, после могучих колхозниц с не менее могучими снопами в питекантропски мощных ручищах – огромные глаза блокадных детей. Мучительное лицо Достоевского, трагический облик Блока среди свиных рыл в ресторане, современные юноши и девушки, просыпающиеся друг с другом в городе, похожем на гетто, где над железной решетчатой спинкой кровати дымятся трубы чего-то жестокого, всепожирающего. Однажды зимней ночью мы вместе с Глазуновым выносили его картины, спрятанные в общежитии МГУ, и просовывали их сквозь прутья массивной чугунной ограды с такими же чугунными гербами СССР, грузили эти картины в мой облупленный „москвич“, и струи вьюги били в застекленное лицо Ксюши Некрасовой. Мог ли я тогда представить, что попираемый и оплевываемый художник Глазунов вскоре станет неофициальным официальным художником МИДа и в высокомерно-уничижительной манере будет говорить о русском многострадальном авангарде».

Никакого гетто за сплошной стенкой старинной деревянной кровати в распахнутом окне нет. Есть на фоне голубого неба купол Исаакиевского собора, светлая панорама Ленинграда, струйка дыма на горизонте. Ничего «жестокого и всепожирающего». В таком искаженном виде предстает не только картина, но и образ «неофициального официального художника МИДа». В высотном доме МИДа на Смоленской площади в Москве много картин советских художников. Ни одной – Глазунова. Ему после первой выставки заказывали портреты дипломаты, жившие в Москве. Какой он «неофициальный официально художник МИДа»?

А вот Евтушенко и Вознесенский действительно играли роль «неофициальных официальных» поэтов СССР, славили Советский Союз, его «борьбу за мир», выступая в разных странах по командировкам, санкционированным ЦК партии.

В числе двухсот художников, по подсчетам Евтушенко, его друг Олег эмигрировал из СССР. Евгений Александрович эмигрировал после развала СССР из свободной и демократической России в Америку, где оказались и другие «прорабы перестройки».

Глазунов не уехал ни до, ни после краха СССР.

Он поражает необыкновенным постоянством. Каким был в молодости, таким остался, чем вызывает у сверстников, поменявших вехи, ярую неприязнь. Ему не пришлось учиться креститься, подобно «шестидесятникам» и партийцам во главе с Борисом Ельциным.

Минувшее десятилетие ознаменовано разгулом прежде не признаваемых официально концептуалистов. Государство в лице министерства культуры России их признало. В столице России открыт федеральный центр, закупающий работы «актуальных художников». Миллионы казенных долларов потрачено на биеннале в Москве.

В условиях вседозволенности либеральная пресса грубо искажает образ и творчество художника-реалиста. Пишут, что «как профессионал Глазунов кончился». Называют «прихлебателем власти, дешевым популистом, хищным цепким проходимцем, который своего не упустит». Представляют «вальяжным барином, в перстнях, живущим среди икон, награбленных им по всей горячо любимой родине».

Этот «вальяжный барин» спас от уничтожения сотни древнерусских икон. Он первый в стенах ЦК партии на Старой площади возмутился, что колхоз продавал на дрова церковь с иконами XV века. За это благодарить, а не оскорблять нужно Глазунова. Он реставрировал и подарил множество икон городу Москве, о чем речь впереди.

«Шестидесятники» не прощают сами себе былую привязанность к Глазунову, его реализму, «созвучному оттепели бунтарству», стоянию в очередях вокруг Манежа. Их возмущает переход былого кумира к картинам, подобным «Мистерии XX века». Один такой критик пишет: «Существенным этапом в переходе художника к „символическим мыслеобразам“ стала его работа над иллюстрациями к слегка опальному Достоевскому: как раз здесь заслезились и заняли пол-лица Неточки Незвановой фирменные „глазуновские“ глаза (взятые напрокат у Врубеля)».

Между тем «слегка опального» классика в школе и институте тридцать лет в Советском Союзе не изучали, не издавали, вычеркивали из русской литературы. Никаким «этапом в переходе» к новым картинам иллюстрации не были. Глазунов увлекся Достоевским на студенческой скамье, привез иллюстрации на первую выставку в Москву, его замечательные рисунки куплены Русским музеем и Литературным музеем.

Глазунова не перестают обвинять в «отчетливом юдофобстве», видят его в таком высказывании художника: «После окончательного разгрома Иерусалима и уничтожения Храма, вскоре после распятия Христова, евреи были лишены своего отчества и находились в рассеянии…

Прошло двадцать веков до воссоздания их национального государства, свидетелями чего мы являемся в нашем кровавом апокалипсическом XX веке». Что здесь юдофобского?

Друг молодости Ильи Глазунова, пострадавший за сионистские убеждения, писатель Давид Маркиш, сын расстрелянного в СССР еврейского поэта, эмигрировавший в Израиль, прислал ему недавно книгу с таким автографом: «Родному Илюше – настоящему другу, настоящему дворянину, настоящему русскому».

В «Еврейском слове», газете, выходящей на русском языке, я прочел: «Истоки очевидно антисемитских настроений буквально пронизывают такие работы, как „Мистерия XX века“ или „Царевич Дмитрий Иванович“». С лупой в руках я исследовал репродукции этих картин и не увидел не только «очевидного», но хоть сколько-то напоминающего об антисемитизме.

Обвиняют Глазунова в желании «посидеть на „юдофильском стульчике“, скажем, оформить один из спектаклей театра „Шолом“». Это желание возникло в годы лютого антисемитизма в СССР, когда еврей, известный художник Тышлер не посмел взяться за предложенную ему театром работу. Ее русский художник с энтузиазмом выполнил, к слову сказать, бескорыстно.

* * *

Хочу также дополнить сказанное о былых отношениях Ильи Глазунова и Владимира Солоухина. Жена покойного писателя рассказала: