«Мы познакомились с Глазуновым и были зациклены на нем пятнадцать лет. От Глазунова мы получили совсем другой взгляд на русскую культуру, литературу, живопись, иконы… Мы стали коллекционерами. Все, что было сделано до семнадцатого года, не проходило мимо нас, будь то желтая страничка письма или икона. На Севере мы находили иконы, которыми накрывали кадушки с капустой, за три рубля покупали их. Заодно нам предлагали и другую утварь, завалявшуюся в сарае, – самовары, прялки… Все деньги уходили на реставрацию, так что зажиточными людьми мы так и не стали.

После знакомства с Глазуновым Солоухин стал другим. Не знаю, лучше или хуже, но другим. Он стал интеллигентнее, патриотом и даже монархистом. Получал выговоры от Союза писателей (один раз за кольцо, которое он всегда носил, с изображением Николая II) и на две недели был исключен из партии. Но он ничего не боялся и с удовольствием общался с диссидентами, говорил, что с ними интереснее, чем с ортодоксами».

Незадолго до смерти писатель признался, что в «исповедальной» книге «Последняя ступень» им выведен «знаменитый наш живописец».

– С Глазуновым я познакомился в 1961 году. Подружились. Глазунов постепенно раскрывал мне глаза на нашу действительность, на то, что происходит в стране на самом деле. Мы-то всё вокруг октябрят, пионерии, Ленина, большевиков, а он как бы вылепил меня заново, раскрыл глаза… И вот двадцать лет назад все, что я узнал от Глазунова, да и сам уже многое понимал, я изложил в форме диалога. Он меня просвещает, я его дополняю…»

Лежавшую двадцать лет в столе рукопись после развала СССР, в России, даже когда не стало цензуры, ни одно известное издательство не стало издавать, несмотря на имя автора. За границей русское издательство «Посев» вернуло рукопись. Нашлось в Москве «частное издательство» (ядовитая поганка, выросшая в нашем лесу после дождя реформ), выпустившее книгу за три недели!

Глазунов, по словам Солоухина, «вскипел: засужу, разорю, по миру пущу. Но потом, когда юристы ему, видимо, объяснили, что если в художественной вещи подобного рода не совпадают имя, отчество и фамилия, профессия, из иска ничего не выйдет, немного поостыл. Что его взорвало – не знаю. Видимо, ему сейчас не хочется выглядеть таким антисоветчиком, каким я вывел своего героя…

Да и выведен мой герой чистым гением. Реклама все-таки».

По какой причине «Посев», не упускавший случая обличить СССР, отказался от «исповеди» Солоухина? Почему прототип героя «вскипел»? Не потому, что выглядит антисоветчиком, чего не скрывал и не страшился. А потому, что предстал ярым фашистом, оправдывавшим чудовищные злодеяния Гитлера!

В этом и есть подлая клевета.

* * *

Говорят, родные стены помогают. Родными стали стены старинного дома у храма Девяти мучеников на Пресне. При советской власти запущенный дом пользовался дурной славой: сюда милиционеры свозили в стельку пьяных. При новой власти, покончившей с советским наследием, дому начали подыскивать хозяина, который бы смог на свои средства восстановить памятник архитектуры. Узнав, что у Глазунова нет достойной мастерской, мэр Москвы Лужков распорядился передать ему ветхое строение.

Под залог картин новый владелец получил в банке кредит, 120 тысяч долларов…

– Кредит, понятно. Но ведь банку рано или поздно долг надо отдавать! Откуда деньги?

– На аукционе «Сотбис» продали мои четыре картины по шестьдесят тысяч долларов каждую…

Художник привел усадьбу в порядок. Она стала выглядеть как музей. Дом украсили картины старых мастеров, портреты русских императоров, гравюры, настенные блюда, вазы, люстры. Внесли мебель, достойную дворцов. Она подбиралась на свалках, покупалась за гроши в годы тотального переселения москвичей в панельные дома. В анфиладе комнат поместились библиотека, приемная, столовая и спальня. На втором этаже мастерская с высоким потолком, парадная гостиная.

В мезонине засияли древние русские иконы. Они попали в руки Глазунова больными из заброшенных храмов, кладовок, сараев. Их сам реставрировал. Собирал все, что украшало избы крестьян, выполнялось ремесленниками: шитье Торжка, гладь Мстеры, письмо Палеха, донцы Городца, дерево Хохломы. В мезонине я увидел красногородские прялки, вологодские и рязанские кружева, дверные наличники, «однозвучные» колокольчики, о которых пели песни. И разнокалиберные самовары. Все в мезонине иллюстрировало слова Пушкина: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».

Библиофилы Москвы знают, с каким размахом, сидя в первых рядах, покупал художник книги на букинистических и антикварных аукционах. Один из них, пораженный, написал в журнале, что на полках старинных шкафов увидел в кожаных переплетах XVIII века в отличном состоянии «Историю Российскую от древнейших времен» князя Михаила Щербатова, все 12 томов «Истории государства Российского» Николая Карамзина. Ее дополняют «Живописный Карамзин, или Русская история в картинах», 160 гравюр книги, великолепно изданной в Санкт-Петербурге в 1836 году Андреем Прево. Давняя любовь к русской армии проявляется в 15 томах «Истории русской армии и флота». Монархизм отражают «Свод законов Российской империи», двухтомная «История Петра Великого» и трехтомная иллюстрированная «История Екатерины II». На полках стоят все 86 томов «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона.

Думаю, такого дома-музея больше нет ни у кого в Москве. Не зря его охраняет милиция с автоматами.

* * *

Накануне 70-летия Глазунов дождался государственного заказа. Он выполнил эскизы резиденции президента России в Кремле и его самолета. Салон лайнера превратился в летающий дворец в имперском стиле. В этом стиле все, что появилось в Кремле. Эта работа длилась три года. Ее пресса замалчивала из политических соображений и неприязни к очередной удаче художника. Значение содеянного оценят потомки.

– Понадобилось срочно восстановить 14-й корпус в Кремле. Его решили превратить из дома типа обкома партии в рабочую резиденцию президента. Кто-то в руководстве вспомнил о моем посольстве СССР в Мадриде. И пригласили меня в Кремль. По моим эскизам исполнены интерьеры кабинета, приемной, зала заседаний. Все их видят по телевидению. Там не осталось ничего советского, коммунистического. Работал и в Сенате. Советские архитекторы там бушевали во всю, от их проектов у меня волосы просто дыбом поднимались. Я очень благодарю Павла Павловича Бородина за доверие. Это замечательный человек бешеной энергии, большой эрудиции. Приехав из провинции, он быстро впитал идеи русского державного интерьера. Мы поехали в Санкт-Петербург, осмотрели дворцы в любимом мной Павловске и Царском Селе. Мне было отрадно, что наши мнения совпадали. Я предложил простую вещь. В Сенате все, что сохранилось, надо отдать реставраторам. А то, что утеряно, должно быть воссоздано в духе великого Казакова. За свою работу получил Государственную премию России, первую в жизни, между прочим.

Служба в Кремле протекала одновременно с занятиями в академии, работой в мастерской, заполнившейся холстами. Перенапряжение вызвало в 67 лет сердечный приступ, говоря одним словом – инфаркт.

– Могу рассказать, почему это случилось. Я привык к травле. А тут, видно, накопилось. После разговора с одним начальником заныло сердце. Потом мне говорят: «Одна фирма просит вас быть на приеме». Она помогала послать студентов на практику в Италию. За что попросила расписать юбилейные холодильники, выпущенные к 850-летию Москвы. Не хотел ехать, но проректор Геннадий Геннадиевич Стрельников уговорил: «Неудобно, они нам дали десять тысяч долларов»… Думал, приду на прием, а попал в компанию наглых демократических журналистов. Сажают меня рядом с президентом фирмы и спрашивают: «Илья Сергеевич, как вы дожили до того, что холодильники расписываете?». Я не ожидал такого унизительного вопроса и отвечаю: «Если нужно будет помочь молодым художникам, я не просто холодильники, я унитазы буду расписывать…»