Все это происходило в беззащитных областях в бескрайнем океане, но не стоит думать, будто дорогостоящие оборонительные системы Средиземного моря останавливали корсаров. В налете 1624 года гази захватили в Перасте 443 человека; потом направились к Корфу, но смогли увезти оттуда всего 16 пленников (из них 13 женщин), поскольку в районе острова базировались главные военно-морские силы Венеции. На Паросе и Антипаросе, охраняемых не столь хорошо, пираты забрали 264 невольника[1686]. В первом же походе 1637 года, в котором как гребец участвовал Фрэнсис Найт, из деревни, что на берегу Генуэзского залива, вывезли 365 пленников, во втором, напав на Кальпе, что между Валенсией и Аликанте, увели в плен 315 человек, правда, в последнем случае пришлось довольствоваться женщинами и детьми, – мужчины работали в поле. Впрочем, никто из разбойников не жаловался[1687]. Через год в еще одном походе к берегам Калабрии корсары захватят 115 человек, или же – 3,8 % (из 3000 населения); вот только это по большей части будут старики или люди, негодные к тяжелой работе[1688].

А как все выглядело в общих чертах? По подсчетам Эллен Фридман, с 1575 по 1769 год испанские монахи спасли из неволи 9500 человек, 42,6 % из которых попали в плен на берегу или же в прибрежных водах; причем 26,6 % – во время рыбалки; 12,3 % – когда перевозили товары в прибрежной зоне; 3,7 % – пока пасли отары[1689]. К пленникам здесь причислены и те, кого поймали на берегу, и те, кто занимался каботажем или ловил рыбу, – что, кстати, мешает понять, насколько испанские укрепления препятствовали корсарским вылазкам. Цифры позволяют предположить, что на кораблях захватывали чуть больше невольников, нежели у берега. Но как это объяснить, если мы знаем, что в среднем с одного корабля брали намного меньше рабов, чем при набеге? Полагаю, ответ в том, что корсары обычно нападали на корабли чаще, чем на сушу, и «корабельных» пленников продавали по заниженной цене, «оптом». Это подтверждают и сведения от английского консула в Триполи: записи, упоминающие о рабах, которых тридцать раз брали в плен на кораблях, свидетельствуют лишь о шести сухопутных набегах[1690].

Подкрепляет нашу версию и статистика Эрика Чейни. По данным этого американского экономиста, изучившего двадцать две выкупные экспедиции XVI–XVII веков, из 4680 пленников, о которых сообщают документы, 79 % захвачено в море; 11 % – на берегу; 7 % – в морских сражениях. Об остальных сведений нет либо же они рождены в рабстве[1691]. В том столетии возрастает и доля пленников, захваченных на рыбалке – и становится меньше тех, кого поймали в водах Атлантики или же во время сухопутных вылазок[1692]. Все указывает на то, что после 1675 года корсары уже ослабели: они уже не охотятся на главных торговых путях и не предпринимают заметных атак на побережья.

И последнее, чему стоит уделить внимание: женщины, которые по сравнению с мужчинами значительно реже выдерживали морские переходы на далекие расстояния, в основном попадались в плен на суше. Но пока кто-либо не подкрепит это предположение статистикой, оно так и будет оставаться гипотезой[1693].

В целом рабов добывали меньше, чем товаров. По данным Бейкера, в общем невольники составляли лишь четверть, а может, и пятую часть всей прибыли[1694]. Совокупный доход от прибрежных операций был явно ниже, чем от морских набегов. Наши цифры охватывают 1798–1814 годы. И за эти шестнадцать лет ежегодная прибыль от сухопутных набегов чаще всего составляет менее 1 % от общей. Не раз она даже отсутствовала. Самые высокие из показателей здесь таковы: 36,1 % (1805), 15,8 % [год в ориг. издании не указан] и 8,7 % (1809)[1695].

Едва ли не важнейший фактор, который должен прояснить труд, посвященный средиземноморскому корсарству в Новое время – это виды корсарства; в турецком все они названы одним словом. Прежде всего, нам следует разграничить неквалифицированного морского разбойника (в английском и французском – pirate, в итальянском и испанском – pirata) от лучше организованной формы пиратства – corso, действующей в рамках правил, имевшей свои традиции и неотрывно связанной с политическим авторитетом.

Пиратство – это известный нам мелкий разбой. Поэтому не стоит тратить много времени на его представителей – грабителей, не имевших особых воззрений. В пираты шли безработные моряки либо же безземельные крестьяне, у которых за спиной не было ни государственной поддержки, ни правовых мотивов. Уж очень мелкими были устремления у таких ничтожных разбойников, которых еще в далеком прошлом Цицерон объявил врагами общества (communis hostis omnium)[1696]. «Поймать рыбацкое судно, ограбить трюм с зерном, увести несколько фермеров, украсть соль из соляных шахт у турок и рагузийцев на Неретве», – вот какими злодеяниями характеризирует пиратов Бродель[1697]. Но порой, изрядно напитавшись кровью, они расширяли дело и преображались в настоящих корсаров. Мустафа Али рассказывает нам, как последние возвышались в XVI веке, изначально не имея ничего.