и необходимостью. Каждое создание – как сумма семи существ – чудовища избытка лебеншпирале[210]. Я шел послушно, монстр передо мной, монстр позади меня, остальные мелькали где-то тенями джунглей, я не слышал ни малейшего шороха. Они молчали – в то время как Ад ревел со всех сторон своей обычной какофонией непрекращающейся борьбы сильных против слабых. Я понял, что столь совершенные следопыты могли регулярно подходить ко мне от самого Тора, и я не заметил бы, не услышал бы даже самого неловкого из них; возможно, за мной следили с момента захоронения глейтшвиммера вместе со снаряжением – в таком случае я пропал. В этих рассуждениях я сделал два шага назад: здесь, словно подкожная заноза, было априори заложено, что это слуги Тойфеля, эти уроды, что именно по его приказу они похитили меня и ведут теперь через джунгли в неизвестность. Но разве это предположение не имеет оснований? На каком языке они говорили? На польском. Кто знает польский? Лишь немногие У-менши (и я). А какой еще У-менш гуляет по Аду? Лещинский. То есть все сводится к одному. Действительно, он, он здесь король.

Взгляд на часы: час, два, четыре, семь; я падал с ног. Местность становилась все более топкой, заметно уходя под гору, мы спускались в какие-то низинные болота, дендрофунгусы росли здесь гораздо плотнее, их стволы были тоньше и корявее, ниже свисали кроны. Насколько это было возможно, становилось еще темнее, контрастность ноктостекол высасывала из пейзажа последние кванты света, задержка интерпретации микрозэлверков увеличивалась, что даже мешало ориентироваться в окружающих формах, валуны, опрокинутые грибодеревья, отделенные от сверхорганизмов звериные ветви, огромные водные паутины – внезапно выскакивали на меня всего на расстоянии двух шагов, прежде упакованные в тень в облике мягких облаков, парящего тумана, размытых контуров. Неужели мои проводники справлялись с темнотой намного лучше меня? Их глаза – такие человеческие… Тогда какой орган чувств вел их через всё сгущающуюся чащу Ада? Мы шли и шли, метановые выделения, вырывающиеся из бурлящих под нашими ногами грязевых топей – буэхт, мссспх, шплюх, – образовывали в воздухе миазматическую взвесь, от которой уже через четверть часа у меня кружилась голова, тупая боль разрывала виски, стук отравленной Мраком крови мешал собраться с мыслями, меня начали сбивать с толку отрывочные видения, мерцавшие быстрее микрозэлверков, какие-то лица-не-лица, бледные нечеловеческие обличья, формы интригующие и чудовищные, мелкие огоньки, разбросанные по периферии поля зрения… Они двигаются, танцуют… – Идь, идь. – Я иду, но уже не знаю куда, не чувствую земли под ногами, не слышу джунглей, даже этот неумолимый запах Мрака отступил от меня на время тишины. Голубой омут сомкнулся надо мной.

Вращение вихря холодного воздуха вывело меня из теплой колыбели бессознательного состояния. Холод твердых камней пронизывал одежду, текла приятная дрожь по спине и плечам. Я поперхнулся, что-то заползло мне в горло. В чисто физиологическом рефлексе я сел, согнулся пополам и болезненно закашлял в пространство. Отхаркнул, мне на бедро выпал длинный жук, он еще шевелил дюжиной конечностей. Я стряхнул его, раздавил. По неровному полу из необработанных валунов разбежались несколько менее смелых собратьев насекомообразного гада. Помещение обманчиво напоминало средневековую камеру. Я встал, расправил руки. Два метра на два на два. Нет окон. Но, думаю, это дверь… При полном отсутствии света даже ноктостекла показывали весьма условную картинку – у них, к сожалению, не было инфракрасной опции. А это была все-таки дверь или, по крайней мере, выполнявший ее роль кусок дерева, висевший на оплетке из волокнистых стеблей какой-то травы. От толчка доска отклонилась с легким скрипом. Стало светлее, микрозэльверки стекол ускорились, тени превратились в четко очерченные фигуры. Это был зал, с одной стороны широко открытый в Ад. У стены, напротив каменного крыльца, стоял сколоченный из обломков грибодерева стол, следом я заметил и стул, а в дальнем углу – нечто вроде сенника с двумя скомканными одеялами. На столе лежал лом электроники, рядом металлический поднос с, как я уже догадался, остатками еды. Своего рюкзака я нигде не видел. Хотел подойти к столу, взглянуть на эту разбитую электронику, но ноги подкосились подо мной, пришлось присесть у стены, у меня перехватило дыхание, пот выступил на лбу. Воздух от грязевых брызг был густым, как желе, после нескольких вдохов у человека начиналось головокружение – если это и была резиденция Тойфеля, графа Лещинского, я не понимал, как он может здесь жить. Запах стоял ужасный, я почти физически ощущал давление на пазухи, что-то лезло вверх по ноздрям, эфирные щупальца Мрака. Я сидел так, злясь на себя, из-под опущенных век бессильно разглядывая дрожащие руки, левую ногу в треморе от быстрых спазмов переутомленной бедренной мышцы, – и тут услышал барабаны. Не исключено, что звук шел по воздуху уже некоторое время, но я просто не обращал на него внимания. Однако гул крепчал. В нем отсутствовал какой-либо ритм, хотя разум силой искал мотив. Возможно, он был слишком сложным. Грохот нарастал, да, несомненно, нарастал; и дело было не в ускорении стука, а в увеличении его интенсивности – вскоре он стал совершенно оглушительным. Я поднялся, выглянул наружу. И увидел Ритуал.

Он стоял на грязевом валу, по щиколотку в темных водоворотах жижи, медленно стекавшей с горы толстыми комьями, вокруг него кружило облако насекомых (быстрее и медленнее, то отклоняясь, то наступая), зверелианы ползли к нему по склону, а они подходили по очереди, неторопливо, в заранее установленном порядке, и пили. Он стоял невозмутимо. Только когда они убирали морды от его запястья, в этот короткий миг между быстрым отрывом от источника и сжатием следующих пальцев на сочленении протянутой руки, – у меня сквозь ноктостекло мелькала полоска густого кармина, кровь на грязной коже предплечья донора. Подходил следующий, я поднимал взгляд на лицо жреца и видел щерящиеся в пространство над склонившимся причащаемым оскаленные зубы Тойфеля, графа Лещинского. Я не знаю, кто бил в барабаны, я не видел барабанщиков. Эти жаждущие крови и кровью уже насытившиеся прятались где-то в отдаленной, густой тьме адского болота. Они появлялись из тени и исчезали в тени. Дендрофунгусы подступали наклонной стеной ревущих джунглей почти к самому холму, где стояла каменная хижина Тойфеля, купол фотофилов нависал всего в трех-четырех метрах над строением. Откуда-то слева доносились сквозь непрекращающийся стук барабанов отзвуки далекого грома – это, вероятно, взрывались подболотные метановые пузыри. Потому земля слегка дрожала. Лещинский же все еще стоял на склоне и кормил их. Я отступил в относительную прохладу внутренней части каменной хижины. Сел на стул. Мышца левой