четырех колючих шипах воткнули в тело мертвый, вялый хвост из коротко обрезанной змеелианы. На высоте четвертых ребер они прикрепили к моей коже третью бутафорскую пару конечностей, сделанную из сушеной травы. Я взглянул вниз: грудь покрывал рисунок, состоящий из нескольких слоев разноцветных волнистых линий, идущих к спине и вниз, к бедрам. Колени были покрыты бурой краской, на пальцы ног нанизаны кольца, лодыжки мне обвязали каким-то белым лыком, которое мгновенно стянулось в твердый панцирь, член удлинили, укрепив черной костью, в пупок вдавили прочный камень. Я не чувствовал боли, в кровоточащие надрезы втирали другие соки. Струну чувств растянули на километр, столько отделяло меня от собственного тела, соки перевернули подзорную трубу нервной системы – так далеко, такой маленький, такой ничтожный: они могли бы уложить меня в могилу, и я не знаю, пожал ли бы при этом хотя бы плечами. От пожатия плеч лопаточные конструкции слегка трепетали. Когда они сунули мне в ладонь копье, я поднял его вверх и загремели амулеты. Они отступили. Я посмотрел им в глаза. Они улыбнулись.

Меня повел мужчина с отрубленной третьей рукой. Свернув на лесные тропы, он что-то бубнил себе под нос, наконец я узнал мелодию нецензурной песни, популярной в Рейхе с десяток лет назад. Это настолько поразило меня запредельным сюром, что от изумления я оглянулся назад и увидел длинную неровную вереницу хорусов, пропадающих где-то за седьмой завесой тьмы, и каждый из шествующих в такт песне открывал и закрывал рот, складывал беззвучно губы под французские слова шлягера. В этот момент, за полшага до того как моя нога погрузилась в горячую грязь, до меня дошел истинный смысл происходящих событий. Я понял: это церемония, ритуал, и я – идол, золотой идол, у меня нет имени, я не человек, я выполняю функцию. Точно так же предназначено мне это место в шеренге. Причины, если таковые имеются, – мифологического свойства; выбор, если он осознан, точно так же выходит за рамки всякой рациональности; спасения нет. Слова ничего не значат: этой песни, тех ответов – свапода, Ла-Ла-Лала. Как хорошо, что я уже по другую сторону смерти.

Я узнал эту местность, узнал метановый воздух. Трясина хватала я за ноги. Хорусы отгоняли болотных хищников, поражая темную взвесь палками и копьями.

Затем мы вышли под холм. Их было около сотни. Тойфель, граф Лещинский, стоял на коленях у крыльца и кричал в кроны дендрофунгусов. Обе руки у него были до локтей черны от крови. Кривые, больные зубы он щерил на стоящих ниже в тишине и неподвижности хорусов.

Круг замкнулся, и меня толкнули вперед. Он посмотрел и засмеялся. Я потряс копьем. Хорусы вздохнули, и в Аду вдруг наступила тишина.

– Нельзя, – сказал он и с каким-то трудом поднялся на ноги. – Ты не можешь. У тебя нет сил. Ты не знаешь. Уходи! Вон! Убирайся отсюда!

Я снова тряхнул копьем. Хорусы вздохнули.

– Я отдал им себя, – прорычал он и провел по рядам молчаливой аудитории взглядом, в котором поровну смешались ярость и озлобление. – Я дал им будущее и мысли о будущем, звезды и землю, я дал им все. Справедливости нет. Какая у тебя цель, шваб? У тебя нет ни одной. Оглянись. За твоей спиной – там нет ничего, ничего. Нет желания, нет гнева, нет даже жажды признания, раб страха.

В третий раз копье.

– Это из-за экстремальности окружающей среды, – прошептал он, отводя взгляд. – Механизм кражи адаптации. Они едят и усваивают лебеншпирале съеденного – здесь есть такая разновидность фауны, семейство похитителей форм. Есть и механизмы блокировки. Уловка репликаторов. Подсознательный эволюционный ускоритель: потому что все это происходит рекомбинациями в значительной степени случайным образом. Но несмотря на все это, некоторые организмы могут контролировать процесс до определенного уровня. И это тоже можно украсть, это тоже закодировано, это замечательное умение самоэволюции. А я их выращиваю. Они будут людьми; они будут больше, чем люди, но я же не лишу их этой способности. Они уничтожат вас. Они не выродятся. Это вопрос рациона питания. – Он ухмыльнулся редкими зубами. – А они пьют интеллект. Если даже ты… Так что ты собираешься делать, уберменш? Уничтожишь планету? В конце концов, они придут за вами, они прибудут быстрее, чем вы могли ожидать, и нет такой заразы, которую вы могли бы ниспослать на них, которую они не смогли бы ассимилировать. Они всегда и везде будут высшей формой. Я дал им все это, и теперь они приходят сюда с тобой. Во имя чего? – прошипел он, – Почему они выступают против меня?!

– Во имя солнца.

– Что?..

– Потому что они не раса рабов, У-менш.

Я метнул копье, и копье попало. Он упал. Древко дрожало и качалось в стороны, когда он извивался и бросался на камни крыльца. Их поверхность потемнела, залитая медленно свертывающейся глазурью крови. Я стоял и наблюдал за разливом. Лещинский что-то лепетал на незнакомом мне языке. Наконец кровь хлынула у него изо рта, и он замолчал. Хорусы двинулись вперед. Первая женщина, которая не была беременна, наклонилась над Дьяволом и вырезала ему сердце из груди. Она разделила его и раздала жаждущим. Они начали есть. Затем последовали другие, было еще много мяса. Я обошел широкой дугой их, нависших над трупом Дьявола, и зашел в каменную хижину. Рюкзак лежал у постели Тойфеля. Я нашел и вынул миску, вышел на улицу. В десятке метров ниже хорусы о чем-то перешептывались в тесном кругу, остатков тела недочеловека не было видно из-за этой толпы. Я отвернулся от них и запустил приложение. – Я убил его. Заберите меня, я не могу вернуться один. Я все знаю. В любом случае достаточно. Садитесь по этим координатам. Быстро. Как можно скорее. Это не Кротовая нора, это не Кротовая нора. – Я перевернул миску по указанию Блока и выстрелил вверх в темноту пучком сигнала. Сигнал пошел, и я подумал: спасение. Я подумал: выживу. Уронил миску. Кислота залила желудок, горячая кровь ударила в голову, кишечник скрутило в узел, мышцы свело в неконтролируемых спазмах, я не мог сдержать дрожь. Пришлось прислониться к каменной стене. Дыхание участилось, я начал потеть. Однако несмотря на стук крови в ушах, я слышал их топот, ритмичные шлепки по грязи. Я оторвался от стены и повернулся. Первыми подошли женщины. Та, что опустилась на колени, протянула мне нож. Я сжал каменную рукоять в холодеющей ладони. Сжал пальцы, крепко, очень крепко, это было ритуальное объятие, заключение союза с тем, кто проливает кровь. Потом спокойно, ровно, без колебаний провел лезвием