Я смотрю в его глаза ― тлеющие угли, которые увидела впервые в Лощине, там, где не знала ничего. Они погасли. Рука Эйриша жалко дрожит, через мгновение он шагает навстречу.

– Между нами будет мир. Все будет так, как она хотела, как вы хотели…

– Будет, ― снова размыкаются сухие губы.

– Мы похороним ее, как она достойна. ― Еще шаг. ― Как спасительницу. Рыцаря. Как твою супругу. Как…

– Вместе.

И он просто делает шаг назад. За край.

Я успеваю сжать ладонь светоча, остановить его, оттянуть прочь. Мы замираем, а белое кружево ползет по темному одеянию и доспеху, по волосам цвета воронова крыла и цвеТамолодой коры, по птичьему черепу и сияющему мечу в ножнах. Небесного холода все больше. Он впивается в них с жадностью животного и душит облако пара, вырвавшееся у вождя изо рта. Мэчитехьо в последний раз глядит на нас. Чуть заметно кивает, а потом и его, и Джейн, окутывает свет. Я клянусь: Джейн, снова нетленная, открывает глаза и улыбается мне. Эта , улыбка ― тоже последняя. Промерзает, исчезает вместе с дрогнувшим на губах словом.

«Люблю».

Лишь тогда, осознав, что даже слезы покинули меня, что ни одна не заберет с собой эту боль, этот лед, эту необратимую скорбь, я начинаю кричать. Лишь тогда сама рвусь вперед, сквозь завесу в смерть. И уже Эйриш удерживает меня, пытается оттащить, позволяет бить себя в грудь и ловит, мягко сжимая руки.

– Они ушли… не держи их. Не будь как я.

Но я не могу больше сражаться с собой. Я смолкаю, только сорвав горло.

За краем нет больше двух застывших трупов. Звездные дали пусты и немы, только какая-то сияющая точка приближается, почти слепя глаза. Я отворачиваюсь, потом, ― просто чтобы не упасть на землю, чтобы не начать терзать и вырывать цветы, как однажды на крыльце своего дома, ― снова вглядываюсь.

То, что мчится к нам, различимо все лучше. Это не просто точка, и первыми ее суть выдают пугливо пригнувшиеся тлеющие бутоны у наших ног. Из космоса летит вихрь крошечных звезд-светлячков. Они всех цветов, они бьются друг о друга и глухо, мелодично звенят. Они… словно поют. Поют на языке, которого я не понимаю, но который, кажется, понимает Эйриш: внезапно выпустив меня, замерев, он улыбается и ловит одну звездочку, крепко сжимает в кулаке.

– Да. Я знаю. Спасибо… спасибо тебе за все. Прощай.

Все светлячки разом гаснут. Только пойманный, вылетев из раскрытой ладони, превращается в слабый ветерок, и, приветствуя его, уже все светящееся поле стелется по земле.

Скоро начинается буря. И эта буря ― в двух мирах.

У молодого экилана красивое лицо. Я помню его ― с ночи, когда в темнице он тихо, сочувственно, не так, как прочие, спросил мое имя. Он мало изменился. И уже тогда, едва он взялся смуглыми пальцами за решетки и вгляделся в меня, я почему-то подумала: «Он добрый». Сердце в страхе шепнуло: «Добрых экиланов не бывает». И я не отозвалась.

Он ждет своего вождя ― уверена, ждет. Не потому ли придвинул старый стул к окну, не потому ли весь обратился к небу и не замечал даже, как ветер терзает волосы? Он любит его… это я тоже поняла в тот раз. За что любить Злое Сердце, за что, если и Жанна, и этот юноша, и светоч… Не за то ли, что я изведала на себе, когда его рука легла на лоб и забрала страдание? Не узнаю. Уже не узнаю.

Я поднимаюсь, приближаюсь и понимаю: молодой экилан спит, низко опустив голову. Он, видимо, не спал несколько дней, как и тот, кто унес всех прочь. Волосы падают на лоб. Я отвожу их, всматриваюсь. Вспоминаю: когда я очнулась, была на постели и накрыта плащом. Кажется, это его плащ, и, кажется, вождь оставил меня на твердом как камень полу. За что жалость и забота от этого юноши? За что?..

Он стонет, судорога пробегает по лицу. Я наклоняюсь и тут же отступаю в испуге: цветные перья у юноши в волосах рассыпаются, одно за другим. Черный прах оседает на плечах, падает на пол. Губы болезненно кривятся, но сон еще крепок. И к лучшему. К лучшему…

Черный прах, мертвое волшебство. Вождь не вернется в башни, вождя больше нет; пусть не ведая многого о чарах, я знаю это. Не вернется он, значит, скорее всего…

…Жанна. Милая Жанна…

Я должна позвать юношу, разбудить. Должна сказать, что случилась беда, что он отныне один, и я тоже одна, и никому, никому больше не нужен наш мир. Должна, ведь меня хотели судить, и я заслужила суд. И если прочие судьи мертвы, пусть он, он, добрый незнакомец с ласковым голосом, станет тем, под чьим приговором оборвется моя жизнь.

Но я отступаю к двери, которая больше не заперта. Я бегу через множество пустых комнат, по коридорам и лестницам. Вождь не выставил стражи, ― наверное, все время ждал ее. Ту, которую я убила, ту, без которой он не смог жить. Если бы смерть Злого Сердца была подвигом, это был бы мой подвиг. Но это лишь очередное предательство.

Прости меня, Жанна. Моя Джейн.

Ты слышишь?..

Он ушел так, как и хотел, с ней. Я бы не остановил его никакими силами. Он выбрал это давно, еще прежде чем Эмма пролила кровь на Саркофаг, и, стоя лицом к лицу у края мира, я видел решение в его глазах. Я ― или цепляющийся за него глупый мальчишка внутри меня ― пытался дозваться, вразумить. Тщетно; такое всегда тщетно, когда по-настоящему любишь. В настоящей любви смерть одного ― всегда смерть двоих. И мой самый старый друг был уже мертв, говоря со мной в последний раз.

Вождь ушел, но Разумные Звезды позволили ему прощальное колдовство. Ночной ветер подхватил нас с Эммой и помчал, закрутил так, что глаза мы открыли над Оровиллом, а точнее, рухнув в пыль. Светящийся знак в небе померк. Путь в Зеленый мир был отрезан, ведь тот, кто открыл его со мной, умер, а перед смертью даже не забыл то, что понял обо мне в башне Черного Форта. Он за что-то смилостивился, а может, просто вспомнил собственные легенды. Он не запер меня там, где я обречен был править, а вернул домой. Жаль, теперь, когда я окончательно отрекся от Агир-Шуакк, от силы светоча остались жалкие крохи. Но часть ее даже уцелела! Вряд ли я смогу перемещаться с улицы на улицу, хотя бы с этажа на этаж корабля. А вот исчезать из коробок, наверное, сумею. Или придется заделаться иллюзионистом? Какой позор.

Так или иначе… сейчас я с Мильтоном перевязываю чьи-то раны. Я подбадриваю какого-то бедолагу, которому откусили палец, шутками о том, что четыре ― все-таки не один и что, слава Богу, все позади, и, может, даже палец отрастет. Мне говорят привычным нудным голосом, что я бестолковый циник, которому не быть врачом. Но я отвечаю, что я всего лишь волшебник.

Спасибо тебе за все, вождь. Спасибо и… будьте счастливы.