Многих геев начали избегать, говорить им, что людям неприятен гомосексуализм. Это наблюдалось еще до появления СПИДа, и эта болезнь, как рак и туберкулез, в умах людей была связана с сексуальностью. Многие считали, что рак убивает сексуальность, а туберкулез, наоборот, «считался афродизиаком, стимулирующим силу соблазна»[1144]. Но рак и туберкулез были связаны с гетеросексуалами, а вот СПИД – с гомосексуалистами. Спустя пару лет журналист Микеланджело Синьориле писал в своей популярной колонке, в которой все слова были написаны с большой буквы: «КАКОЙ-ТО СКАНДАЛЬНЫЙ СЕКРЕТ, НАЗВАНИЕ КОТОРОГО МЫ НЕ МОЖЕМ ПРОИЗНОСИТЬ»[1145].

Именно скандальным секретам, названия которых мы не можем произносить, Сьюзен посвятила рассказ «Как мы живем сейчас», напечатанный в The New Yorker в ноябре 1986-го. В рассказе несколько людей говорят о безымянном человеке, заболевшем болезнью, название которой не произносят. Никто не понимает, что происходит: «Урсула говорила, что плохие новости были чуть ли не облегчением, Ира – что они стали неожиданным ударом, а вот по словам Квентина…»[1146]. Познать что-то можно только со слов других людей, и герои рассказа живут дальше, подавленные страхом. «Сейчас все переживают по поводу всех, – сказала Бетси, – вот так, кажется, все мы сейчас живем»[1147].

В эссе «Болезнь как метафора» Сьюзен разделила людей на больных и здоровых:

«Болезнь – это темная сторона жизни, более зловещее гражданство. Каждый рождается с двойным подданством – с подданством в королевстве здоровых и подданством в королевстве больных. Несмотря на то что мы предпочитаем только «хороший паспорт», рано или поздно каждый из нас хотя бы на время должен стать подданным другого королевства»[1148].

В рассказе «Как мы живем сейчас» природа болезни смазывает границы между двумя королевствами. Без предупреждения каждый из нас может перейти из более светлого королевства в более темное.

«Мой гинеколог утверждает, что в зоне риска находятся все, кто живет сексуальной жизнью, потому что сексуальность – это цепь из многих неизвестных нам звеньев, и эта цепь стала цепью смерти»[1149].

26 героев (по одному на каждый из знаков английского алфавита) определяют свое отношение к болезни и пациенту: нравится ли ему их видеть, навещают ли его, что они знают о его состоянии, а что – нет. Они знают, в какую сторону все это развивается, но стремятся об этом не думать:

«Наверняка можно вынести что-то позитивное из этой ситуации, говорят, что именно так он заявил Кейт. «Как же по-американски он ведет себя», – сказал Паоло. «Ну, заявила Бетси, – ты же знаешь старое американское выражение: «если у тебя есть лимон, делай лимонад»[1150].

Банальности, сплетни – бесполезные слова – преследуют этих людей до могилы. «Не могу думать об одном, – сказала Таня Льюису, – о том, как умирают с включенным ТВ»[1151]. В ситуации отсутствия эффективного лекарства все участники действа придерживаются старого, изношенного языка и метафор. В условиях отсутствия надежды даже самые глупые слова временно и неэффективно, но обнадеживают.

Из общей сложности тысяч страниц ее почти 100 томов дневников несколько из них представляют особо мрачное чтиво. Это перечни с именами умерших от СПИДа, страница за страницей, без комментариев, словно мемориал погибшим во время войны во Вьетнаме, который открыли в Вашингтоне в 82-м, в то время, когда началась эпидемия СПИДа. В этих списках есть имена знакомых ей художников: Питера Худжара, Роберта Мэпплторпа, Кита Харинга, Джека Смита, Мишеля Фуко, Брюса Чатвина, а также тех, о смерти которых говорила широкая общественность: Рока Хадсона, Хастона, Либераче, Перри Эллиса.

Только одно имя встречается дважды. Это имя Пола Тека. Ему она посвятила книгу «Против интерпретации» и потом, в 1989 году, «СПИД и его метафоры». Она не общалась с ним с 1978-го, после письма, в котором он написал, что она «просто карга, которая манипулирует людьми» и пытается сделать из него гетеросексуала:

«Я глубоко, ГЛУБОКО сожалею об усилиях с твоей стороны и со стороны Давида сделать МЕНЯ по ЕГО подобию, по поводу этих чертовых ковбойских сапог и т. д….попыток меня «обновить» и т. д., все это очень скучно. И по́шло. Кажется, что вы оба решили «сделать из меня мужчину» (сделать «из тебя женщину»?!). То есть ТВОЮ версию того, каким должен быть мужчина. Да откуда тебе знать?..

И я не ЧУВСТВОВАЛ себя хорошо, когда вы с Давидом решили устроить эту штуку: «разбудим-ка мы Пола и научим быть мужчиной». Он, кстати, именно этими словами мне все и объяснил!»[1152]

Сьюзен влекла естественная и неинтеллектуальная гениальность Пола, а также его спонтанная теплота, которой ей так не хватало в детстве. Когда она чувствовала себя достаточно раскованной и непринужденной, когда не возводила вокруг себя стен, то могла вести себя как маленькая девочка, а Пол всю свою жизнь вел себя как мальчишка. «Когда он хотел рассказать что-то, что могло тебя удивить, он всегда делал удивленное выражение лица, – рассказывал Кох. – Пол был одним из немногих людей, в обществе которых я видел Сьюзен в физически игривом настроении. Это было совсем не та игривость, которую она могла проявлять по отношению к Давиду. Много обнимашек, детский голос, хихиканье. Когда заходил Пол, а в то время он заходил часто, Сьюзен ждала, что будет весело».

Но постепенно Пол, точно так же как и Альфред Честер, начал «съезжать с катушек». Однажды он заявился к ней в гости «с ухом, раскрашенным «под Ван Гога» красной краской»[1153]. Сьюзен считала, что Пол принимает слишком много наркотиков.