Гудо застонал. Все его знания и умения сейчас были бесполезны. Даже внушить им свою волю, заставить повиноваться «господин в синих одеждах» был не в состоянии. Внутренняя тревога и ослабляющее волнение не давали ему сосредоточиться. К тому же эти два железных великана были не так трусливы и слабы, как бывший лекарь Юлиан Корнелиус тогда на галере, и не павшие духом и опьянены как Даут в своей темной комнате. Те легко попали под власть голоса и внушения Гудо. Эти же творения изувера Гальчини мало что имели общего с человеком. Разве что оболочку…

Оболочку и…

Гудо едва не воскликнул от внезапно ворвавшейся в его мозг обнадеживающей мысли. Прочь слова, прочь уговоры, прочь все! Приди, приди, приди и разбуди!

«Тра-та-та-та та-та тра-та-та та-та. Тра-та-та та-та тра-та-та та-та. Тра-та-та-та та-та тра-та-та та-та. Тра-та-та та-та тра-та-та та-та…»

Замычал Гудо. Сначала тихо. Потом все громче и настойчивее. И вот ему припомнились уже и сам Стрелок Рой и его издевательская песенка о бедолаге Эдварде:

«Чьей кровию меч ты свой так обагрил? Эдвард, Эдвард?

Чьей кровию меч ты свой так обагрил?

Зачем ты глядишь так сурово…?»

– Тогда нас учили тому языку, на котором ты желал нас утешить, – вдруг тихо и непривычно пискляво раздался голос из-за двери. – Плетью и голодом учили. Мы не желали знать слова этого языка. Но твой голос был добр. Мы запомнили слова этой песенки. Ты напомнил их нам, там, на галере. Но мы никак не можем вспомнить продолжение. Ты остановился тогда на галере на словах:

«…Конь стар у тебя, эта кровь не его, Не то в твоём сумрачном взоре!»…

– Вы помните, мои добрые дети! – воскликнул Гудо.

– Пой! – сурово ответили из темноты «добрые дети».

– Сейчас, сейчас, – заторопился Гудо. – Как там… Эдвард, Эдвард… Сейчас… Сейчас…

Но слова проклятой песни не спешили воскреснуть в памяти. Гудо в отчаяние ударил несколько раз головой о двери, но и это не помогло.

– Сейчас, сейчас…

Проклятые слова, проклятой песни не желали воскрешаться и помогать Гудо.

Окошко стало медленно закрываться. Медленно и страшно как в самом жутком сне, из которого нет пробуждения.

О проклятие палача! Господь только усмехается, а Гальчини, ненавистный мэтр Гальчини, сатанински смеется. И тут за одно мгновение перед глазами Гудо прошли все десять страшных лет в заточении подземелья Правды. День, за днем, месяц за месяцем, год за годом. Невыносимая боль, голод, издевательства и…

– «Отца я сейчас заколол моего,

Мать моя, мать!

Отца я сейчас заколол моего,

И лютое жжет меня горе!», – вдруг радостно прискорбные строчки пропел, вернее, прокричал Гудо.

Окошко вновь распахнулось.

Гудо продолжил, силясь овладеть мотивом песни:

– «А грех чем тяжелый искупишь ты свой,

Эдвард, Эдвард?

А грех чем тяжелый искупишь ты свой,

Чем снимешь ты с совести ношу?»

– А дальше? – послышался все тот же голос из-за двери.

– А дальше Эдвард говорит, что уплывет в непогоду и ветру все паруса бросит…

– Мы вспомнили это!

И тут два писклявых, неприятных голоса, дружно и очень тихо закончили песню:

– «А матери что ты оставишь своей,

Эдвард, Эдвард?

А матери что ты оставишь своей,

Тебя, что у груди качала?»

«Проклятье тебе до скончания дней,

Мать моя, мать!

Проклятье тебе до скончания дней,

Тебе, что убить отца нашептала!»

Последнюю строчку братья пропели, уже находясь в комнате Гудо.

– Что здесь происходит?! Как вы посмели без моего приказа? – раздался гневный крик, и в узницу ворвался герцог наксосский.

Арес и Марс виновато опустили головы и прижались к стене.

– Проклятые олухи! Вы знаете, сколько пришлось выложить золота этому проклятому сербу, чтобы он вернул вас мне! Вы и одного дуката не стоите, дети грязной свиньи!

– Они не дети грязной свиньи, – заревел Гудо. – Они дети благородного отца!

– Что? – задохнулся в гневе Джованни Санудо. – Да как ты смел такое сказать? Я тебя…

Но великий герцог не смог ударить в лицо «господина в синих одеждах». Гудо уклонился от удара и тут же нанес свой удар под грудь напавшему. Не дав опомниться ни великому герцогу, ни его телохранителям, он повалил Джованни Санудо на пол и сдавил локтем его горло. Тут же он выхватил поясной нож из ножен Джованни Санудо и слегка вонзил его под сердце.

– Назад, Арес и Марс! А не то, я его убью!

Близнецы отступили к стене, так и не вытащив мечи из ножен.

– А теперь вы узнаете правду! Кто эти близнецы?

Гудо надавил на рукоять ножа.

– А-а-а! – завыл великий герцог.

– Говори правду и только правду. В моих руках все говорили правду и только правду.

– Я даже не знаю их настоящих имен. Я похитил их у турок… У османского вельможи, – прохрипел Джованни Санудо.

– Почему ты похитил детей османского вельможи?

– Я с другом, бароном Рамоном Мунтанери, привез османам рабов на продажу. Мы захватили их на одном из островов. Нам хорошо заплатили. Мы на радостях выпили. А потом… А-а-а! Проклятый палач! Оставь мое сердце… Я скажу… Мы решили подсмотреть за тем, как купаются мусульманские женщины в море. Невинное юношеское развлечение… Рамону удалось бежать, а меня схватили и привели к двум братьям. Это были Алаеддин и Орхан. Я их молил, и они с оглядкой на мой юный возраст не казнили меня. Только Орхан наказал меня… Он всадил, по совету старшего брата, в мочевой канал моего фаллоса колючую ветку. Так поступали еще в Древней Греции с врагами, которых более следовало помиловать, чем казнить. Но это страшнее казни. О, это была невыносимая и физическая и душевная боль.

Мне велели убираться прочь. Но я… Мы с Рамоном решили отомстить и в ту же ночь проникли в лагерь турок. Нам удалось похитить двух малышей. Мы знали, что у Алаеддина и Орхана дети родились почти в один день. И я надеялся, что похитил детей обоих братьев. Но это были близнецы. Я сначала хотел их убить и отправить трупы отцу. Пусть хотя бы один из них испытает ту боль, что выворачивала мою душу. Но потом передумал.

Я сделал более правильно…

– Ты отдал детей изуверу Гальчини, и тот сделал из детей не только кастратов, но и монстров воинов. Безжалостных убийц и послушных псов! Такие были в особых отрядах тамплиеров. Я читал записки Гальчини в своих долгих скитаниях!

– Да! Гальчини привез на острова к моему отцу мой крёстный Марино Фальери. Гальчини прятался от врагов запада и востока. Мы подружились. Потом он спас мою жизнь, но вынужден был отнять у меня фаллос. Он же предложил отомстить, превратив малышей в верных телохранителей. Для этого понадобилось много времени и золота. Но результат произошел все ожидания. Пусти меня, проклятый палач. Они не только мои псы – они мои дети, о которых я заботился всю жизнь! Они мои дети.