Мы совершили эту небольшую прогулку по предложению Красильникова. Я постоянно имел в виду, что при определенных обстоятельствах могу предложить ему альтернативу его пенсии КГБ. Был уверен, что у него были такие же мысли в отношении меня. Этим мы зарабатывали себе на жизнь. И когда он во время перерыва в «гавриловской встрече», проходившей на конспиративной вилле КГБ в 200 метрах позади нас, предложил прогуляться, я принял это приглашение. И теперь, прогуливаясь с этим седовласым генералом КГБ по Рейнштайнштрассе, я почувствовал, как этот человек на мгновение приоткрылся. До воссоединения Германии в составе НАТО оставалось менее суток, и это означало конец Варшавского договора. Но Западная группа советских войск все еще оставалась на территории Восточной Германии, и главная причина этого состояла в том, что советское правительство было не в состоянии обеспечить возвращающихся военнослужащих и их семьи квартирами и всем необходимым для жизни, если они возвратятся все сразу. Здесь, в Германии, где Советы превратили Группу войск в своеобразное государство в государстве, события были предсказуемы, а в Москве все было полно неопределенности.

— Да, — сказал я. — Конечно, в этом есть какая-то ирония. Вы могли это предсказать?

— А кто-нибудь мог? — спросил Рэм без сарказма.

— Вероятно, нет. Завтра Германия объединится. Варшавский договор не выживет. Все закончилось. Теперь нам надо думать о том, как мы должны приспособиться друг к другу в этом меняющемся мире. Может быть, до этих перемен было легче. Ты об этом не думал?

— У кого есть время на это? У меня работа, как и у тебя. Но нам надо предпринимать шаги в направлении установления более рациональных отношений, — сказал Красильников.

Я не пытался вербовать генерала во время нашей непродолжительной прогулки по улицам Карлсхорста, так же как и он не пытался завербовать меня, хотя оба мы об этом думали. Меня также очень интересовало, думал ли он в тот момент о том, как несколько месяцев назад Лубянка переиграла Лэнгли с «Прологом», но если он и размышлял об этом, тонепоказал вида.

Возвратившись на конспиративную виллу КГБ, мы снова принялись за работу. Особенно общителен и многословен был начальник Контрразведывательного управления ПГУ Леонид Никитенко. Со времени нашей прошлой встречи в Хельсинки он стал еще более раскованным. В какой-то момент во время ланча я спросил его:

— Леонид, тебе очень нравится разведка?

Он улыбнулся, какое-то мгновение подумал и ответил.

— Милт, другого такого занятия просто нет. Мы политики, мы солдаты, но больше всего мы актеры на этой замечательной сцене. Я не знаю ничего лучше разведки. Но раз уж мы заговорили о философской стороне разведки, у меня есть к тебе вопрос.

«Вот оно», — подумал я.

— Милтон, почему это так много работников ПГУ в эти дни переходят на вашу сторону? Я изучал каждый случай, и ни один из них, из этих людей, до этого не проявлял антиобщественных склонностей. Многие из них имели дипломы с отличием наших университетов — красные дипломы с золотыми буквами. Может быть, это их жены? Может, они были недовольны? Что с ними происходит?

Я немного подумал, прежде чем ответить. За последние месяцы к нам действительно перешло немало молодых майоров и подполковников. Утром я уже делал свое традиционное заявление принимавшим нас работникам КГБ относительно последней серии перебежчиков — они в безопасности, они на свободе, и если они захотят поговорить со своими бывшими руководителями, мы сообщим об этом. Теперь это уже были не пьяницы и неудачники, а работники высокого класса, которые шли к нам со своими планами устройства на Западе. Мы были в восторге от этих новых перебежчиков, а КГБ, неудивительно, был этим обеспокоен… и озадачен. Своим вопросом Никитенко раскрыл мне необычайно интересное обстоятельство, отражающее состояние дел в КГБ в это бурное время. Там испытывали беспокойство по поводу того, что лучшие офицеры уходили.

— Леонид, — сказал я наконец. — Позволь мне в ответ на твой вопрос рассказать одну историю. Попытайся представить. Действие происходит в совете директоров крупной американской компании по производству корма для собак. Президент компании делает разнос своим сотрудникам за плохие экономические показатели последнего квартала. Он с гордостью говорит, что его продукт самый питательный из всех американских брендов. Он говорит, что фактура продукта самая лучшая, и предлагает всем заглянуть в банки, поставленные перед каждым. Он берет свою банку и подносит ее к своему носу. Это даже пахнет прекрасно, восклицает президент.

Я сделал небольшую паузу и всмотрелся в почти ничего не выражавшие лица Никитенко и Красильникова, которые недоумевали, к чему я клоню. Потом я продолжил.

— Тогда почему же, спрашивает президент, продажи падают, падают, падают? Люди за столом нервно поеживаются, и наконец вице-президент по продажам поднимает руку и произносит всего одну фразу: «Собакам это не нравится!»

Никитенко какое-то мгновение смотрел на меня, с его лица исчезло выражение вежливого внимания, и совершенно неожиданно в тон он повторил мою ключевую фразу: «Собакам это не нравится? Собакам это не нравится? Что это значит?»

Тут вмешался Тед Прайс.

— Леонид, это означает, что собакам это просто не нравится. Они хотят чего-то другого.

Мы с Прайсом и Клайном не знали, понял ли Леонид суть рассказанной истории. В последние несколько месяцев ПГУ подвергалось особой критике за перебежчиков, которые переходили к нам примерно каждые шесть недель. Этот ручеек превратился в такой поток, что мой бюджет на перебежчиков приходилось постоянно пересматривать в направлении увеличения. Пока Никитенко пытался осознать причины появления такого количества перебежчиков, я посматривал на Красильникова, стараясь оценить его реакцию. Ничего. Я не уловил никаких признаков злорадства по поводу того, что на ПГУ сыпались эти удары. Он не производил впечатления человека, который считает это своей проблемой.

Больше с Леонидом Никитенко мы не увиделись. Через несколько недель Красильников через Майка Клайна сообщил мне, что Никитенко скоропостижно скончался во время пребывания в одной из стран Латинской Америки. Не было признаков какого-то злого умысла, но Красильников попросил меня аккуратно проверить это для него и для ПГУ. Мы это сделали и убедились, что Никитенко умер от сердечного приступа. Я направил эту информацию Майку Клайну, который передал ее Красильникову. Потом неоднократно задавался вопросом: что владевший только английским языком начальник контрразведки ПГУ делал в Латинской Америке, где он и умер? Не мог ли он встречаться с кем-то из наших рядов, кто предавал нас?

Берлин. 3 октября 1990 года

Тед Прайс, Майкл Клайн и я провели последние часы 2 октября с толпой людей на главной улице Восточного Берлина — на Унтер ден Линден. Когда часы наконец пробили полночь, центр тяжести послевоенной Европы сместился из небольшого немецкого города на границе с Францией во вновь ставший мегаполисом неразделенный Берлин. У меня было какое-то неясное тревожное чувство, которое я никак не мог определить. Вспоминал свой утренний разговор с Красильниковым и думал, где он был в эти часы в новом Берлине.