Днем у него всегда находились дела, приходили люди, он с ними говорил, потом бродил по окрестностям, и строгая красота родного края успокаивала разбушевавшийся в груди пожар. Ночью в доме царила тишина, перемежаемая приглушенным кашлем отца и тяжелым дыханием двоих племянников, спящих в соседней комнате. Йену начинало казаться, что дом тоже дышит – неровно, тяжело, и точно такое же дыхание вырывалось из его груди, и он садился, хватая ртом воздух. В конце концов он вставал, крадучись спускался по лестнице с сапогами в руках и выскальзывал из кухонной двери под ночное небо, покрытое то облаками, то звездами. Он гулял, и свежий ветер раздувал угли в его груди до пожара, а когда жжение становилось нестерпимым, Йен плакал и на него снисходил покой.

Однажды он обнаружил, что дверь уже открыта. Он осторожно вышел, огляделся, но никого не увидел. Наверное, это Джейми-младший пошел в сарай – одна из коров должна была вот-вот разродиться. Наверное, следует пойти и помочь ему… но в груди слишком сильно жгло, лучше сначала немного пройтись. Если бы Джейми нуждался в его помощи, он сам бы позвал.

Йен пошел к холму, мимо загона для овец. В лунном свете валунами белели спящие животные. Время от времени они тихо блеяли, словно им снились какие-то их овечьи кошмары.

И один из кошмаров вдруг появился перед ним – вдоль забора кралась темная тень. Йен вскрикнул, и ему тут же ответило нестройное блеяние проснувшихся овец.

– Ш-ш-ш, a bhailach[60], – шепнула тень голосом его матери. – Разбудишь стадо, а они своими воплями и мертвых поднимут.

Он наконец-то разглядел маленькую, худую фигурку матери. Неубранные волосы темным облаком лежали на белой сорочке.

– Кстати, о мертвых, – резко ответил он, чувствуя, что сердце бьется где-то в горле. – Я принял тебя за призрака. Что ты здесь делаешь?

– Считаю овец, – насмешливо ответила она. – Кажется, именно так делают, когда не могут заснуть?

Он подошел к ней и оперся о забор.

– Вот как. И помогает?

– Иногда.

Они стояли, наблюдая, как овцы успокаиваются и засыпают. От них пахло пережеванной травой, навозом и грязной шерстью, и это странным образом успокаивало. Помолчав, Йен спросил:

– Стоит ли считать овец, когда и без того знаешь, сколько их?

Мать покачала головой.

– Нет, я всего лишь повторяю их имена. Это словно четки перебирать, только не задавая вопроса. Вопросы изнуряют.

«Особенно когда знаешь, что тебе ответят «нет», – подумал Йен и, повинуясь душевному порыву, обнял мать за плечи. Она удивленно хмыкнула, но расслабилась и положила голову ему на плечо. Он ощущал ее тонкие, будто у птицы, косточки, и его сердце было готово разорваться от боли.

Они немного постояли так, потом она высвободилась, отступила и посмотрела на него.

– Захотел спать?

– Нет.

– Ладно, тогда идем.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла прочь от дома.

В небе сияла лишь половинка луны, но глаза уже привыкли к темноте, и Йен без труда поспевал за матерью, невзирая на путающуюся в ногах траву, камни и растущий на склоне холма вереск.

Куда она ведет его? Точнее, зачем? Они поднимались на холм к старой башне – рядом с ней находилось кладбище. Сердце заледенело – она собирается показать ему место для могилы отца?

Она вдруг резко остановилась и нагнулась, и он чуть не налетел на нее. Выпрямившись, она вложила в его ладонь камень.

– Здесь, – тихо сказала она и подвела его к небольшой квадратной плите.

Йен подумал, что это могила Кейтлин – его сестры, родившейся перед Джейми-младшим и прожившей всего лишь день, но потом увидел ее могилу в нескольких футах от себя. Эта плита была такого же размера, но… он присел на корточки и провел пальцами по выбитому на ней имени.

Йекса.

– Мама, – сказал он, и голос показался странным даже ему самому.

– Что-то не так, Йен? – взволнованно спросила она. – Твой отец сказал, что не уверен, как правильно писать индейское имя, и я попросила резчика выбить здесь оба имени. Я решила, что так будет правильно.

– Оба? – переспросил Йен, но его пальцы уже нащупали другое имя.

Исабель.

Он с усилием сглотнул.

– Все правильно, – тихо сказал он. Камень холодил ладонь.

Мать присела рядом с ним и положила свой камень на плиту. Так делают, вспомнил Йен, когда навещают умерших: оставляют камень в знак того, что они не забыты.

Его камень был в другой руке, и он никак не мог заставить себя его отпустить. По лицу бежали слезы, и мать положила ладонь на его пальцы.

– Все хорошо, mo duine[61], – тихо сказала она. – Поезжай к своей девушке. Ты всегда будешь с нами.

Слезы побежали сильней, сердце в груди пылало, и он нежно положил камень на могилу дочери. Его семья о ней позаботится.

И лишь несколько дней спустя, на корабле посреди океана он понял, что мать обращалась с ним как со взрослым.

Йен умер сразу после заката. Вечер был ужасен: Йен несколько раз чуть не до смерти захлебывался собственной кровью, давился, выкатив глаза, выкашливал ошметки легких. Кровать выглядела так, будто на ней кого-то убили, в комнате витало отчаяние, ощущение тщетной борьбы – знаки присутствия смерти.

Потом Йен затихал, узкая грудь едва поднималась для вдоха, а его слабое дыхание напоминало шуршание веток шиповника по стеклу.

Джейми отошел в сторону, пропуская Джейми-младшего к кровати отца. Дженни всю ночь просидела с другой стороны кровати, вытирая кровь, пот и прочие дурно пахнущие жидкости, что истекали из тела Йена. Оно словно растворялось прямо на глазах. Незадолго до конца, уже в темноте, Йен поднял правую руку и шепнул «Джейми». Он не открыл глаза, чтобы посмотреть, но все знали, которого Джейми он зовет. Джейми-младший, спотыкаясь, отошел, пропуская дядю к шарящей в воздухе руке отца.

Джейми крепко стиснул руку Йена, худые пальцы умирающего сжали его ладонь с неожиданной силой. Йен что-то пробормотал – тихо, слишком тихо, Джейми не услышал, что именно, – и отпустил его руку. Не смерть разжала его пальцы, он сделал это сам, давая понять, что попрощался. Джейми опустил его раскрытую ладонь на кровать, давая возможность приблизиться детям.

Йен больше ничего не говорил, но казался спокойным, его тело словно уменьшалось вместе с уходившей жизнью и дыханием. Когда он испустил последний вздох, они, его семья, в скорбной тишине подождали следующего, и лишь спустя какое-то время начали украдкой переглядываться и бросать взгляды на кровать, на неподвижное лицо Йена, – понимая, что все кончено.