class="a">[1074] и Е. Ю. Зубкова[1075], — как «недостоверные»[1076]. Сразу отметим, что и эстонский исследователь Тыну Таннберг, и российский историк Е. Ю. Зубкова профессионально опираются в своих работах на полноту архивных данных и к ним не могут быть предъявлены претензии в чрезмерной политической ангажированности, хотя Тыну Таннберг и действует в условиях принудительно господствующей в Эстонии теории «советской оккупации» (которую он, однако, готов компромиссно толковать как форму «контроля» СССР в Прибалтике), а Е. Ю. Зубкова, отнюдь не являясь сторонницей «ревизионизма», корректность формулы «советской оккупации» отрицает. Т. Таннберг и Е. Ю. Зубкова законно приходят к выводу о том, что Берия, ссылаясь на большое число жертв и участников подполья, обосновывал необходимость новой национальной политики Кремля в Советской Прибалтике. Эту политику предлагал Берия реализовать не только в Прибалтике, но и на Украине, а также отчасти в Белоруссии. Эта политика не специально для Прибалтики, а и вообще для территориальных приобретений 1940-х гг. на Западе СССР, была одобрена высшим руководством СССР.

26 мая 1953 Президиум ЦК КПСС с участием Хрущёва, Кагановича, Микояна, Берия, Маленкова и высшего руководства Украинской ССР принял постановление «О политическом и хозяйственном состоянии западных областей Украины», где признал его «неудовлетворительным». В нём подчёркивалась избыточная русификация этой части Украины, в частности традиционных носителей этнического национализма — интеллигенции: «Особенно болезненно воспринимается населением Западной Украины огульное недоверие к местным кадрам из числа интеллигенции. Например: из 1718 профессоров и преподавателей 12 высших учебных заведений города Львова к числу западноукраинской интеллигенции принадлежат только 320 человек, в составе директоров этих учебных заведений нет ни одного уроженца Западной Украины, а в числе 25 заместителей директоров только один является западным украинцем. (…) Фактический перевод преподавания в западноукраинских вузах на русский язык широко используют враждебные элементы, называя это политикой русификации. (…) Факты говорят, что [буржуазно-националистическое] подполье продолжает существовать, а его банды продолжают терроризировать население»[1077]. В тот же день, 26 мая 1953, в том же руководящем составе с участием высших руководителей Литовской ССР А. Снечкуса и М. Гедвиласа, Президиум ЦК принял постановление «Вопросы Литовской ССР», в котором работа местных партийных властей и правительства «по укреплению советской власти в Литве» была признана «неудовлетворительной». Главной причиной было названо то, что власти в республике «не обеспечены руководящими кадрами из коренного литовского населения», местные власти «не сумели обезглавить антисоветское подполье», а дело его ликвидации свели «к массовым репрессиям и чекистско-войсковым операциям, задевающим широкие слои населения». В связи с этим было решено, в частности, заменить руководящие кадры литовцами и знающими литовский язык, а также «отменить ведение делопроизводства во всех партийных, государственных и общественных организациях Литовской ССР на нелитовском языке, обеспечив при этом для районов с польским населением ведение местного делопроизводства на польском языке»[1078] (курсив мой. — М. К.). В логичной связи с этими решениями стоит и постановление Президиума ЦК от 12 июня 1953, принятое в составе Берия, Ворошилова, Хрущёва, Молотова и Маленкова, «Вопросы Белорусской ССР», где было отмечено, что в республике «совершенно неудовлетворительно обстоит дело с выдвижением белорусских кадров» на руководящую работу и «особенно неблагополучным является привлечение на руководящую работу в партийные и советские органы западных областей Белорусской ССР коренных белорусов — уроженцев этих областей»[1079].

Здесь следует сделать краткий экскурс в историю отношений литовских руководителей с ведомством Берия в 1945–1946 гг., когда, как известно, союзный центр (с участием Л. П. Берия) принял беспрецедентное решение и фактически освободил гитлеровских коллаборационистов (в том числе военнослужащих национальных легионов СС) из Прибалтики от минимального наказания, согласившись перевести их на работы на родину, в республики Советской Прибалтики. И помимо этого, по предварительной оценке, к детализации которой я намерен вернуться в отдельном исследовании, доля военнопленных, которые использовались в качестве работников на объектах Советской Прибалтики, была самой высокой в ряду всех союзных республик и достигала 25 % общей численности трудовых ресурсов в конкретной республике. Однако это не ограничило претензий литовских советских властей на укрепление своего особого статуса в деле использования принудительного труда. Председатель Совета Министров Литовской ССР М. Гедвилас и секретарь ЦК КП (б) Литвы А. Снечкус 31 мая 1946 написали в адрес заместителя председателя Совета Министров СССР Л. П. Берия письмо с просьбой о новом порядке выхода содержащихся в Литве военнопленных на работы, а именно — с просьбой об их использовании по планам республиканского руководства (капитальные работы, добыча торфа, производство строительных материалов) в весьма значительном объёме 17 500 человек (для переписки Берия с местным руководством о численности рабочих контингентов военнопленных характерна их иная численность — в 300–500 человек). Но этого мало: Снечкус и Гедвилас жаловались на то, что МВД СССР своей волей перемещает из республики военнопленных «без согласования с Советом Министров Литовской ССР», часто основываясь на «неправильных представлениях о реальных потребностях в рабочей силе военнопленных по Республике в целом», что «вносит дезорганизацию в дело планомерного трудоиспользования военнопленных, что ставит под угрозу срыва выполнение народнохозяйственного плана». Литовские руководители просили Берию «закрепить за Республикой контингент военнопленных» и «предоставить право распределения военнопленных на территории Республики только Совету Министров Литовской ССР, в том числе и по объектам союзного значения», что, конечно, было грубейшим нарушением правил и практики того времени и прямо затрагивало монополию союзного центра на управление своими объектами. Берия расписал письмо главе МВД СССР С. Н. Круглову: «Рассмотреть, принять меры и доложить». Подчинённые Круглова подготовили ответ в Литовскую ССР, указав, что местные власти в принципе не могут претендовать на требуемые полномочия: «Предоставить правительству Литвы право самостоятельного распределения положенного для этой республики количества военнопленных — не считаем возможным, поскольку рабочая сила из военнопленных распределяется строго в централизованном порядке по решениям Союзного правительства. В соответствии с этими решениями, министерства, для которых предусмотрено выделение рабочей силы, имеют право, в зависимости от потребности, с согласия МВД СССР, перемещать военнопленных из одних районов Союза в другие. Полагаем необходимым в этом духе информировать Совет Министров и ЦК КП (б) Литвы»[1080]. Эта давняя дискуссия не могла не отложиться в памяти руководства МВД СССР и лично Берия вплоть до весны 1953 года, создав Снечкусу и Гедвиласу репутацию деятелей, склонных к присвоению себе полномочий союзного центра за счёт полномочий именно МВД СССР.

Возвращаясь к ситуации 1953 года, Тыну Таннберг пишет: «Бессмысленность прежних методов борьбы с сопротивлением должна была доказать и собранная по распоряжению Л. Берии статистика репрессий, которая отразилась в направленной членам Президиума ЦК КПСС докладной записке. (…) Изменение курса Кремля в отношении движения сопротивления означало замену тотального террора выборочными репрессиями…

Таблица 1