class="p1">Одним из способов подавления сопротивления, считал Берия, является сотрудничество с участниками сопротивления и репрессированными политиками времён независимости… такой подход должен был в конечном итоге прекратить сопротивление режиму как внутри государства, так и за рубежом». И приводит данные о жертвах противоборства с партизанами и карательных операций (см. Таблицу 1)[1081], которые красноречиво демонстрировали, что если столь велики жертвы, то значит — ещё больше число вовлечённых в антисоветскую борьбу лиц или, как минимум, велика неизбирательность репрессий. Историк уточняет, что данные МВД, на которые опирался Берия, были проверены по партийным источником. Для секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущёва по Эстонии альтернативную справку готовил ответственный сотрудник ЦК Е. Громов: «Громов был человеком Хрущёва, и именно он составил докладную по Эстонской ССР, одним из основных сюжетов которой были ошибки, допущенные в борьбе с движением сопротивления в республике. (…) Приведённые Е. Громовым факты совпадают (с небольшими отклонениями) с данными, собранными Министерством внутренних дел Эстонской ССР весной 1953 г. и переданными на Лубянку»[1082]. По докладам МВД СССР и были приняты решения Президиума ЦК от 26 мая 1953 года по Украинской и Литовской ССР с критикой местных органов власти за наличие масштабного вооружённого антисоветского подполья. Это стало первым бюрократическим ходом для «нового курса»[1083].

Т. Таннберг в своём очерке о послесталинском «новом курсе» Берия в отношении Прибалтики заключает: «Общая схема реализации „нового курса“ Л. П. Берии была такова: по линии МВД собиралась информация о внутренней обстановке в союзной республике; с учётом этих данных составлялись докладные, которые обсуждались на высшем уровне — в Президиуме ЦК КПСС. На основании составленных Берией докладов в Кремле принимались конкретные решения и затем передавались в союзные республики для непосредственного исполнения. Согласно решениям Президиума ЦК КПСС от мая — июня 1953 г. в республиках следовало прекратить необоснованную и массовую политику насилия…»[1084]. Прекращение массовых карательных операций и замена их более изощрённой системой агентурной работы сопровождались «национализацией» карательных и партийно-советских органов. Именно эта новая чистка кадров и вызывала наибольшие протесты тех лиц в республиках, кто лично участвовал в проведении прежней карательной политики и чья замена символизировала «новый курс». Поэтому легко понять, почему именно, например, А. Ю. Снечкус пытался позже (неубедительно) доказать, что «новый курс» Берия был основан на «неправильной» статистике и, следовательно, нет никаких мотивов к тому, чтобы прекращать ставшее в итоге рекордно длительным (1940–1974) его, А. Ю. Снечкуса, пребывание во главе Литовской ССР. Специалист по истории Советской Прибалтики Е. Ю. Зубкова детализирует:

«Судя по оперативности, с которой предложения Берия прошли обычный в таких случаях порядок обсуждения и согласования, а также оформление их в виде постановлений Президиума ЦК КПСС, инициативы министра не встретили серьёзных возражений со стороны его кремлёвских соратников. Некоторые из них, в первую очередь, Н. С. Хрущёв, не только энергично поддержали начинания шефа Лубянки, но даже попытались перехватить у него инициативу. (…) Записка Л. П. Берия доводится до сведения других членов Президиума ЦК и с этого момента решения „по Прибалтике“ начинают отрабатывать по двум линиям — в МВД и в ЦК КПСС. В ЦК эту работу возглавляет Н. С. Хрущёв, а информационные материалы готовит заведующий Отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КПСС Е. И. Громов. (…) Хрущёв выступает в качестве автора двух других записок и готовит два других аналогичных решения — по Латвии и Эстонии».

Е. Ю. Зубкова признаёт, что Т. Таннберг — единственный, кто обоснованно считает Хрущёва соавтором «нового курса» Берия:

«До сих пор единственным автором „нового курса“ в отношении Прибалтики считается Берия, о „примкнувшем“ к нему Хрущёве почти не упоминается. О том, чтобы этот эпизод его биографии был забыт, позаботился сам Хрущёв, представив на июльском пленуме ЦК КПСС 1953 г. Берия в качестве главного инициатора политики коренизации, признанной после ареста Берия „ошибочной“… (…) Первый проект постановления ЦК КПСС „Вопросы Литовской ССР“, в основу которого была положена записка Л. П. Берия от 8 мая, готовили опытные составители такого рода текстов — М. А. Суслов, П. Н. Поспелов и Н. Н. Шаталин».

Хрущёв дал распоряжение доработать документ. Хрущёв развил линию записки Берия: политизировал кадровый анализ и кадровые предложения Берия, вывел ведомственные вопросы МВД на политический уровень: «Существование вооружённого сопротивления стало рассматриваться не как первопричина политической нестабильности, а как следствие целого ряда просчётов и ошибок — как результат пренебрежения национальной спецификой в проведении кадровой и языковой политики, огульного применения репрессивной практики…». Именно Хрущёв вывел данные Берия напрямую против руководства Литвы: «Наличие антисоветского подполья в партийном постановлении было названо „позорным фактом“, а ответственность за сохранение этого положения возложена на ЦК КП и Совет Министров Литвы… если Берия в фокус внимания поставил проблему вооружённого сопротивления, то в решении Президиума ЦК фактически признаётся не буквально, но по смыслу, что речь идёт о серьезных провалах политики советизации этого региона в целом»[1085].

Есть и ещё одно очень важное обстоятельство, на которое обоснованно обращает внимание западный исследователь. Дело в том, что реальная демографическая статистика в целом для 1944–1953 гг., касающаяся Прибалтики, была долгое время просто невозможной: даже несмотря на то, что, в отличие от территории остальных республик СССР, в Латвийской, Литовской и Эстонской ССР в 1947–1948 гг. была проведена сплошная паспортизация сельского населения и соответственно стал принципиально возможен его учёт и контроль за его мобильностью, в том числе — нелегальной. Решение сделать очередное исключение в отношении жителей Советской Прибалтики (другое, более важное, состояло в практическом освобождении рядовых латышей, литовцев и эстонцев от ответственности за службу в гитлеровских и коллаборационистских вооружённых формированиях, которую другие граждане СССР понесли) диктовалось практическим хаосом в сфере демографического и «полицейского» учёта в сельской местности этих республик (то есть территории действий «лесных братьев» — антисоветских партизан).

«В сельских районах присоединённых территорий не существовало никакой эффективной системы обеспечения документами и регистрации населения, в отличие от сельских районов СССР в границах 1939 г. „Значительное большинство“ населения всё ещё пользовалось паспортами бывшего буржуазного правительства и даже разнообразными удостоверениями и пропусками с изображениями свастики, выданными немецкими оккупационными властями. При подобном хаосе с документами, в условиях партизанской гражданской войны сельские районы становились прибежищем для преступников и партизан. Последние имели возможность легко скрываться и изменять идентичность за пределами городов, а местные власти не имели представления о том, кто приезжал в их районы или уезжал из них, кто являлся постоянным жителем, а кто нет»[1086].

Это говорит о том, что не только данные Берия и МВД носили оценочный характер, но и действительно оспорить эти оценочные данные у недовольных ими республиканских властей не было никаких фактических возможностей. Однако А. Р. Дюков уверенно интерпретирует подготовленные весной 1953 года