и использованные Президиумом ЦК сводные данные Л. П. Берия об итогах борьбы с вооружённым антисоветским подпольем в Прибалтике и на Западной Украине в 1944–1953 гг. и утверждает, что приведённые Берия цифры носят политически препарированный характер, то есть завышены.

Наибольшая цифра здесь — число арестованных. При этом нет никаких разъяснений: насколько пересекаются цифры арестованных и депортированных (сначала арестованных, а затем высланных), сколько из числа арестованных отпущено, а сколько отправлено в места заключения и т. п. Однако наиболее существенной цифрой, впечатляюще отражающей степень ожесточения борьбы, является, конечно, цифра убитых — она и должна находиться в фокусе нашего внимания, как тот военный показатель, вокруг которого, собственно, и должны строиться оценки масштабов противоборства. Их мы и должны проверять в первую очередь.

Но, не входя в детали, А. Р. Дюков пришёл к убеждению: Берия потому «завышал» число (статистику, а не политические оценки) репрессированных, что придавал «несомненную политическую значимость» своим докладным в Президиум ЦК из-за развернувшейся в нём внутренней борьбы: «статистика советских репрессий в „докладных Берия“ была серьёзно завышена по политическим соображениям. В качестве достоверного источника по истории советской репрессивной политики данные документы рассматриваться не могут»[1087].

С формальной точки зрения, политическая мотивация здесь действительно налицо. Ведь именно Берия поднял вопрос о национальной политике КПЛ в докладной записке от 8 мая 1953 в Президиум ЦК КПСС, по которой 26 мая Президиум обсуждал «Вопросы Литовской ССР». Видимо, уже тогда началась переделка кадров в необходимом этническом направлении. В этом был виден и руководимый персонально самим Берия курс на «национализацию» управления в новоприсоединённых юридически до войны (1939–1940) и фактически в конце войны (1944–1945) республиках Прибалтики и на Западной Украине[1088].

«Национализация» Берия очевидным образом ориентировалась на прецедент частичной легализации и привлечения националистов к власти 1920-х гг., реализованный во главе со Сталиным и Л. М. Кагановичем в ходе «коренизации» (административно-принудительной украинизации) на Украине. Ясно, что при таком сценарии роль литовских коммунистов в республиканских властях не только не была бы усилена за счёт сокращения доли русских прикомандированных кадров, а напротив — принципиально сокращена во имя привлечения литовских националистов. Судьба высшего руководства Советской Литвы при Берия, видимо, была предрешена: Пленум ЦК КПЛ 11–13 июня 1953 признал критику в постановлении Президиума ЦК КПСС от 26 мая верной. Пытаясь лично возглавить начатую кампанию и тем самым отвести её удар от себя, 1-й секретарь ЦК КПЛ Снечкус выступил за повышение роли литовского языка, его поддержал председатель Совета Министров Литовской ССР Гедвилас[1089], также потребовав назначения литовцев на должности руководителей всех промышленных предприятий в республике. Прошла первая волна замены руководящих кадров «национальными» (литовцами), но посреди этой кампании в результате политического противоборства в Москве 26 июня 1953 Берия был арестован. И — надо отдать должное аппаратной энергии Снечкуса — уже на следующем же Пленуме ЦК КПЛ 13–14 июля 1953 Снечкус заявил, что политика Берия «активизировала» националистические элементы и настроения в Литовской ССР[1090], но «национализацию» кадров не остановил. Если «весной и летом 1953 г. около 6 тыс. работников потеряли работу», то «с июня до начала октября из республики уехали около 2500 разных партийных работников. В большинстве это были приезжие из других советских республик», в первую очередь из РСФСР[1091]. Американский историк Восточной Европы, анализирующий её с точки зрения, как правило, польских интересов, не вдаваясь в важные подробности, приписывает главное содержание «нового курса» Берия личным заслугам Снечкуса, что лишь доказывает тот факт, что национальная политика Кремля в Литовской ССР не была личным делом ни Берия, ни Снечкуса. Он пишет, изображая советско-национальный компромисс с литовцами за счёт поляков, выселенных из Вильнюса, наивно полагая, что это было результатом выбора властей Литовской ССР, а не Кремля:

«Существовал особый компромисс между литовскими коммунистами и литовской интеллигенцией. Около 20 тысяч литовцев выступили против Советов с оружием в руках, большинство из них погибло или было выслано в Сибирь. Между 1945 и 1953 гг. около 120 тысяч жителей Советской Литвы, или 5 % населения, были депортированы. Среди них были многие ведущие литовские писатели, 1000 из 1300 римско-католических священников-литовцев. После 1953 г. многие из депортированных вернулись. Они вернулись в Советскую Литву со столицей в Вильнюсе, который становился литовским по своей культуре. Сразу после смерти Сталина удельный вес литовцев в Компартии Литвы стал расти. Многие из представителей литовской интеллигенции приняли выбор: стать членами партии в обмен на определённую свободу сохранения литовской культуры. Достижения были весьма значительны. Литовский язык был исправлен, кодифицирован и утверждён в качестве языка образования. Литовская поэзия и проза добились выдающихся успехов. Вильнюсский университет стал центром балтских исследований»[1092].

Итак, мера достоверности «данных Берия» как резюме массовых источников является характеристикой всего их комплекса в целом, а не одного из входящих в него документов, и отражает не личные политические интриги Берия, а курс Кремля в целом. Кроме того, следует прямо указать: на какой стадии подготовки этих записок в Президиум ЦК, по которым он принял свои решения, была совершена «фальсификация», с которой, как мы видим, согласились и первые лица Литвы, и Хрущёв, причастные к анализу статистики репрессий. И если Хрущёв разделял с Берия ответственность за подготовку «данных», но молчал об этом, то республиканские вожди были в этой ситуации естественными будущими жертвами «перемены курса», но почему-то после ареста Берия они так и не сумели создать альтернативную статистику.

Дезавуируя «данные Берия» как завышенные, А. Р. Дюков ничего не говорит о конкретных направлениях и сути упомянутой им внутренней борьбы в высшем эшелоне послесталинской власти в СССР, которая могла бы заставить Берия именно в 1553 году прямо завышать данные о репрессиях, которые он исправно, начиная с 1535 года, докладывал Сталину и другим членам Президиума (Политбюро), которые участвовали в его заседании 26 мая 1553. Не объясняет он и то, почему именно в 1953 году Берия решил препарировать данные, которые в 1944–1952 гг., при Сталине, уже были доложены им от своего имени, давая тем самым основания для обвинений в фальсификациях, официально совершённых им не только после смерти Сталина, но и при нём. Наконец, сам получатель «фальсификаций» Хрущёв, разделивший ответственность за политические выводы Берия вместе с другими членами Президиума ЦК, 2 июля 1953, на июльском пленуме ЦК КПСС, посвящённом политическому уничтожению Берия, прямо сказал, что данные Берия (из МВД) — доступны и самому ЦК (вне МВД) («они собраны через работников МВД, хотя эти материалы имеются все в ЦК»[1093]) и ни слова не сказал об их отличиях, хотя именно на названном пленуме