Все как обычно»[820].

Несмотря на насмешливый тон, Рембо чувствует солидарность с людьми, которые знают, как извлечь пользу из жалкого существования, и которые понимают красоту бесполезности и ущерба. Его поэтические герои, застегивающие на пуговицы свои рифмы от реального опыта, были тошнотворным разочарованием. Но Африка была полна людей, таких как Генри Мортон Стэнли, который «отправился на свои подвиги с совершенно недостаточными средствами»: «Он видел в этом почти героическое пренебрежение к жизни, которая, как правило, заканчивается бесполезной жертвой»[821].

Рембо, возможно, даже надеялся, что его экспедиция на юг приведет его к знакомству со Стэнли, который достиг берегов озера Альберт в апреле 1888 года.

По возвращении в Харар Рембо переехал в одноэтажный дом с плоской крышей, примерно такой же длины, как тень страуса в конце дня, судя по фотографии[822]. Позднее его использовали в качестве почтового отделения, а затем снесли. Ни один из домов Рембо в Хараре не сохранился. «Дом Артюра Рембо» в современном Хараре был построен после его смерти.

Чтобы справиться с увеличением торгового оборота, ему пришлось возвести несколько сараев рядом с домом, которые служили ему складом[823]. Рембо являлся единственным агентом могущественного Сезара Тиана и, кроме того, заключал тайные сделки на стороне, а потому был уверен, что в состоянии раздавить своих немногочисленных конкурентов.

Хотя Рембо, как предполагается, оставил торговлю оружием после экспедиции в Шоа, несколько писем и некоторые из недавно опубликованных поступлений доказывают, что он продолжал иметь дело с большими партиями ружей и боеприпасов для Савуре и отставного морского капитана по имени Элои Пино[824]. Его письма казались почти веселыми: «Я занят несколькими достаточно крупными сделками, которые принесут мне какую-то прибыль. …Я рад отдохнуть или, скорее, освежиться после трех летних сезонов на побережье».

Дом Рембо функционировал как независимое консульство. Он пересылал почту, организовал транспорт, принимал торговцев и путешественников по пути в Шоа или на побережье: Ильга, Савуре и графа Телеки, возвращающегося с озера Рудольф (Туркана), которое, возможно, Рембо застолбил бы для Франции, если бы Географическое общество профинансировало его экспедицию.

Жюль Борелли также гостил у него несколько дней и обнаружил, что у Рембо были определенные ожидания от своих гостей, независимо от их статуса. Борелли писал 26 июля 1888 года, чтобы поблагодарить его за гостеприимство: «Поскольку я совсем запамятовал, что, когда мои мулы были загружены, ты хотел заставить меня подмести двор[825] (что я по глупости неправильно истолковал), надеюсь, что ты позабудешь те непристойности, которые я тебе наговорил».

Метла, должно быть, находилась в постоянном употреблении. Рембо жил так, будто не хотел оставлять после себя никаких улик, или как будто кто-то уже пытался написать его биографию. Савуре пробыл месяц, но ему практически нечего было рассказать:

«Вполне добротный дом, без мебели. Мне не на чем было спать, кроме моей раскладушки, и за месяц, что я там пробыл, я так и не узнал, где он спал. Я видел, как он пишет день и ночь за плохо сделанным столом»[826].

Письменная работа Рембо состояла из таможенных деклараций, счетов и квитанций и, возможно, давно обещанной книги об Абиссинии, которая так и не появилась. Хотя его заметки о новом маршруте в Шоа были опубликованы Географическими обществами Великобритании, Франции, Германии, Австрии и Италии[827], он не показывал никаких признаков, что пытается извлечь выгоду из славы исследователя.

По словам молодого итальянского чернорабочего по имени Оливони, дом Рембо был неотличим от дома зажиточных туземцев: стол с клеенчатой скатертью и несколько ковриков на полу[828]. Он пользовался популярностью как хороший рассказчик и из-за своей способности говорить на нескольких европейских языках[829], но он редко развлекал гостей. Когда он это делал, то подавал кофе по-турецки, а иногда и ликеры. Он, возможно, удлинял свой рабочий день, жуя листья ката, но ссылки на более интеллектуально всепоглощающие наркотики, такие как гашиш и опиум, – все из вторых рук и подозрительно сенсационные[830].

На складе по соседству все необходимое для элегантной абиссинской жизни хранилось в тюках и переделанных ящиках для патронов до тех пор, пока не накопится необходимое количество, и тогда их отправляют на верблюдах и мулах, чтобы продать в Шоа. Сам дом был почти пуст. Единственные предметы, сохранившиеся до наших дней, – это нож, вилка и ложка, выставленные в музее Рембо как иконы какого-то узкоспециализированного карго-культа. Эти громоздкие европейские столовые принадлежности способны испортить вкус любого блюда. Там же выставлена покореженная металлическая кружка вроде тех, что обжигают губы, загрязняют свое содержимое и внезапно протекают у ручки.

Столовые приборы Рембо иногда используются, чтобы вызвать в воображении сладостно-горькое чувство жалости и благоговения. Но были они печальными пожитками жалкого неудачника или суровой утварью успешного скупца? Рембо всегда жил так, как будто он ждал, что в любой момент жизнь сделает из него дурака: даже материальные объекты были заложниками его судьбы. Когда слишком оптимистичный французский торговец Бремон попытался построить небольшой дворец для себя, «соразмерно своим обширным торговым операциям и элегантным привычкам», Рембо радовался его неизбежному разрушению: «Видимо, он уже возводил нечто подобное в месте, называемом Джибути, но строение было выполнено из дефектной окаменевшей губки, и, когда весенние дожди выпали на побережье, казалось, что оно раздулось, потом сдулось и осыпалось на землю»[831].