Жалоба Ильга послужила доказательством того, что поэт по-прежнему витал в облаках. Тот факт, что сам Ильг недавно импортировал сорок одну хромолитографию, в том числе пять мадонн Рафаэля и пять изображений Иисуса Христа, наводят на мысли о том, что Ильг просто пытался снизить цены[860]. Его дружба с Рембо была вторична для бизнеса. Рембо притворился, что дает ему особую скидку, а на самом деле брал обычную цену. Ильг делал вид, что делает Рембо одолжение, принимая его товар, тогда как своим швейцарским коллегам он говорил, что «Рембо – отличный клиент, и мы выиграем, если будем обслуживать его по возможности быстро и эффективно»[861].

Ильг мог, однако, быть прав, ставя под вопрос одну товарную позицию, которую Рембо навьючил на одного из верблюдов в июле 1889 года. Наряду с несколькими ножницами, четками, пуговицами, жемчугом и 429 ярдами ткани, в этом странствующем базаре был тюк, содержащий пятнадцать упаковок линованных блокнотов – больше бумаги, чем Рембо когда-либо использовал как поэт, и все они – чистые.

В Париже писатели спорили о знаменитом сонете о гласных: был ли это проект новой формы искусства или розыгрыш? Даже про Ильга иногда было трудно сказать, насколько серьезен он был: «Продавать блокноты людям, которые не умеют писать и которые даже не знают, как использовать такую принадлежность, действительно, это слишком»[862].

В начале 1889 года Рембо звучал почти весело: «Я вполне здоров на данный момент, и дела идут не слишком плохо». Поскольку его шкала эмоционального выражения была откалибрована на основе полной нищеты, это была отличная новость. В тот же день (25 февраля) он послал радостный отчет Жюлю Борелли в Каир:

«Мы никогда не были так долго в мире, и мы совершенно не зависим от так называемых политических катаклизмов Абиссинии. Наш гарнизон насчитывает примерно тысячу ремингтонов».

Два месяца спустя «оргии Пасхальной недели» закончились, город заполнили голодные беженцы, а император Йоханнес погиб в бою против махдистских повстанцев на севере, впрочем, это не коснулось Южной Абиссинии. 18 мая в письме матери и сестре Рембо описал этот переломный момент в истории Восточной Африки со своей обычной саркастической точностью. В этом письме не было и намека на то, что смерть Йоханнеса будет иметь ужасающие последствия: «В прошлом году наш Менелик восстал против этого кошмарного Йоханнеса, и они готовились к схватке, когда вышеупомянутому императору [Йоханнесу] взбрело в голову пойти и задать махдистам трепку в Метеме, где он встретил свой конец – пусть его заберет дьявол! Здесь у нас вполне мирно».

Единственной серьезной проблемой был проливной дождь, который мешал караванам двинуться в путь. Но даже его жалобы звучали шутливо: «Никому из тех, кто приезжает сюда, не грозит опасность закончить жизнь миллионером, разве блох наберется, если подойдет слишком близко к туземцам».

Способность Рембо оставаться веселым, рассуждая о будущем, – его самое недооцененное качество. Должно быть, он знал теперь, что вот-вот начнется метафорический потоп. В марте 1889 года после смерти Йоханнеса Менелик, король Шоа, провозгласил себя негусом, царем царей, императором Абиссинии, буквально обложив ее население непосильными налогами и покорив север.

В то время как Харар заполняли беженцы, губернатор Маконнен уехал в Италию подписывать «договор о вечном мире и дружбе», в результате которого Абиссиния оказалась под протекторатом Италии. Таким образом было узаконено продолжение итальянской оккупации Эритреи – нечетко определенной прибрежной области на северо-востоке империи. Амхарская версия этого договора делала его похожим на простое предложение помощи.

Рембо наблюдал, как Маконнен отправлялся на побережье, словно деревенщина первый раз выбравшийся в город: «Бедная обезьяна! Я вижу его отсюда, орошающего рвотой свои сапоги». Это было пророческое замечание. Делегация пала жертвой приема с шампанским в Неаполе и, к большой радости итальянской прессы, вышла из своего вагона первого класса в Риме, заметно пошатываясь.

В отсутствие губернатора мелкие деспоты воспользовались случаем, чтобы рассердить franguis (иностранцев) и набить свои карманы. Непомерные пошлины взимались с товаров, которые оставались на таможне менее дня. В то время как Ильг отчаялся продать присланные кастрюли и сковородки в Шоа, Рембо наблюдал, как целые месяцы его жизни уходят на безрезультатные переговоры. Чтобы получить плату для своих клиентов, он умолял, подкупал, угрожал и лгал «мелким choums [вождям], которые имели прожорливость кайманов». Ему неоднократно обещали деньги, потом он получил отказ, и, наконец, несколько месяцев спустя, вместо серебряных монет ему предложили три тонны «грязного» кофе[863].

Несмотря на нападки Рембо, это было не просто бюрократические желание навредить. Харар тонул в анархии. В то лето был неурожай, болезни вызвали падеж скота, и практически все деньги высасывала армия Менелика. После обложения налогом всего города Менелик заставил каждого из европейцев «одолжить» ему по 4000 талеров. Солдаты гарнизона превратились в батальон сборщиков налогов с дубинками в руках. Рембо писал Ильгу в сентябре, зная, что его жалобы дойдут до Менелика:

«Мы являемся свидетелями невиданной до сих пор… ужасной, одиозной тирании, которая будет позорить имя амхаров во всех этих регионах и на каждом побережье в течение многих будущих лет – и этот позор, конечно, пятнает и имя короля.

За последний месяц горожане подвергались конфискации, побоям, их лишали собственности и сажали в тюрьму… Каждый житель уже заплатил три или четыре раза».

Единственной его заботой было урегулировать свою бухгалтерию, но в октябре Маконнен все еще отсутствовал – как сообщали, он обходил «святые места», Рембо предположил, что это «Иерусалим, Вифлеем, Содом и Гоморра». «Мы ждем его здесь, со счетами, перетянутыми резинкой, и хором проклятий, – сообщал он Ильгу. – Касса находится в руках рабов Dedjatch Маконнена, которые стоят здесь, как бешеные гверецы»[864].

В то Рождество было совершено нападение на караван на пути к Зейле, и два священника были убиты. Англичане развернули трехмесячную кампанию против местных племен. Торговля с побережьем зашла в полный тупик. Где-то между Хараром и Зейлой в марте 1890 года видели, как двадцать верблюдов Рембо стояли под дождем «в ужасном состоянии», их поклажа промокла, и они были не в состоянии ни следовать далее к побережью, ни вернуться в Харар[865].