Ваша Сюзанна».

– Передайте, что я согласен, – приказал Камилл лакею; он разорвал письмо и бросил клочки в камин. – Господин Конрад, – прибавил он, подняв голову и шагнув к Сальватору. – Прошу меня простить за резкие слова, они объясняются лишь дружескими чувствами, которые я питал к Лоредану. Мадемуазель де Вальженез сообщает мне о том, что вы обошлись с ней побратски. Мне остается лишь выразить вам сожаление за свое поведение.

– Прощайте, сударь, – строго проговорил Сальватор. – А чтобы мой визит не оказался бесполезным, я позволю себе дать вам совет: постарайтесь не разбивать женские сердца. Не у всех такой ангельский характер, как у Кармелиты.

Поклонившись Камиллу, Сальватор удалился, оставив американца в смущении.

Архиепископы смертны; никому не придет в голову оспаривать это мнение. Во всяком случае, мы лишь передаем мысль, глубоко взволновавшую монсеньора Колетти в тот день, когда он узнал от г-на Рапта новость об опасной болезни архиепископа Парижского, г-на де Келена.

Как только г-н Рапт ушел, его преосвященство Колетти приказал запрягать лошадей и во весь опор помчался к доктору архиепископа. Врач подтвердил слова г-на Рапта, и монсеньор Колетти вернулся домой с ощущением невыразимого счастья.

В то самое время он и сформулировал мысль о том, что все архиепископы смертны. Скажи об этом г-н де ла Палисс, это вызвало бы всеобщий смех, однако в устах монсеньора Колетти мысль эта приобретала совсем невеселый оттенок смертного приговора.

Во время беспорядков, сопровождавших выборы, его преосвященство Колетти ходил сам и посылал в архиепископский дворец справиться о здоровье прелата по меньшей мере трижды в неделю.

Жар у монсеньора де Келена все поднимался, а с ним набирали силу и надежды монсеньора Колетти.

Так было и в тот день, когда, желая наградить г-на Рапта за расправу с бунтовщиками на улицах Парижа, король объявил мужа Регины пэром Франции и генералом.

Монсеньор Колетти приказал отвезти себя к г-ну Рапту и, явившись под тем предлогом, что хотел его поздравить, поинтересовался, получил ли тот новости из Рима относительно его назначения.

Папа еще не дал ответа.

Прошло несколько дней, и однажды утром, прибыв в Тюильри, его преосвященство Колетти, к своему величайшему удивлению и огорчению, увидел карету архиепископа, въезжавшего во двор одновременно с ним.

Он торопливо опустил стекло и, высунувшись в окно, долго всматривался в экипаж архиепископа, желая убедиться, что все это ему не мерещится.

Его высокопреосвященство де Келен тоже узнал карету монсеньора Колетти, и ему пришла в голову та же мысль. Он также высунулся в окно и заметил епископа в ту минуту, как тот его узнал.

При виде монсеньора Колетти его высокопреосвященство ничуть не опечалился, зато при виде г-на де Келена монсеньор Колетти впал в глубокую печаль.

Так уж было угодно судьбе: визит архиепископа в Тюильри означал крушение всех честолюбивых иллюзий монсеньора.

С мыслью об архиепископстве приходилось расстаться или, во всяком случае, отложить ее до греческих календ.

Два прелата встретились и, обменявшись новостями, стали подниматься по лестнице, которая вела в королевские покои.

Их свидание было недолгим – для монсеньора Колетти, во всяком случае. Ведь он увидел собственными глазами, что его высокопреосвященство пышет здоровьем.

Он поспешил раскланяться с королем под тем предлогом, что его величеству необходимо, очевидно, переговорить с монсеньором де Келеном, и приказал срочно везти себя к графу Рапту.

Каким бы хорошим актером ни был новоиспеченный пэр Франции, ему стоило огромного труда скрыть неудовольствие, когда он услышал о его преосвященстве Колетти. Тот заметил, как граф сдвинул брови, но не обиделся и не удивился. Он почтительно поклонился графу, тот с неохотой ответил на его любезность.

Епископ сел и, прежде чем заговорить, стал выбирать, обдумывать и взвешивать слова. Г-н Рапт молчал. Прошло несколько минут, а они оба так и не обменялись ни словом.

Наконец Бордье, секретарь г-на Рапта, вошел с письмом в руке, передал его графу и вышел из кабинета.

– Вот письмо, которое пришло как нельзя более кстати, – сказал пэр Франции, указывая епископу на марку.

– Письмо из Рима, – зардевшись от удовольствия, заметил монсеньор Колетти, так и пожирая глазами конверт.

– Да, ваше преосвященство, это письмо из Рима, – подтвердил граф. – И, судя по печати, – прибавил он, переворачивая конверт, – оно от его святейшества.

Епископ осенил себя крестным знамением, а г-н Рапт едва заметно усмехнулся.

– Вы позволите мне распечатать письмо от нашего святого отца? – спросил он.

– Пожалуйста, пожалуйства, ваше сиятельство, – поспешно вымолвил епископ.

Господин Рапт распечатал письмо и торопливо пробежал его глазами, в то время как монсеньор Колетти не сводил горящего взора со святого послания, находясь в лихорадочном возбуждении, словно преступник, которому читают приговор.

То ли письмо было длинное или непонятное, то ли пэр Франции решил доставить себе удовольствие и помучить епископа, но он так долго был поглощен письмом, что его преосвященство Колетти счел себя вправе заметить ему это.

– У его святейшества неразборчивый почерк? – начал монсеньор Колетти.

– Нет, уверяю вас, – возразил г-н Рапт, протягивая ему письмо. – Вот, прочтите сами.

Епископ с жадностью схватил его и пробежал в одно мгновение. Письмо было кратко, но выразительно. Это был безусловный, ясный, простой, категорический отказ сделать что-либо для человека, чьи поступки давно требовали сурового наказания от Римского двора.

Монсеньор Колетти изменился в лице и вернул графу письмо со словами:

– Ваше сиятельство! Не будет ли с моей стороны нескромностью попросить вас о поддержке в этом неприятном положении?

– Я вас не понимаю, монсеньор.

– Мне, по-видимому, оказали плохую услугу.

– Вполне возможно.

– Меня оклеветали.

– И это не исключено.

– Кто-то воспользовался доверием его святейшества и очернил меня в его глазах.

– Я тоже так думаю.

– Ваше сиятельство! Имею честь просить вас употребить все ваше влияние, а оно безгранично, и вернуть мне расположение его святейшества.

– Это невозможно, – сухо произнес пэр Франции.

– Нет ничего невозможного для человека ваших способностей, – возразил епископ.

– Что бы ни случилось, человек моих способностей, монсеньор, никогда не ссорится с Римским двором.

– Даже ради друга?