Далее Хемингуэй ходит по магазинам, покупает плащ, туфли, ремень, на каждом углу встречает знакомых, разговаривает на ломаном английском («мой книга меня замучил»), рассказывает, как он кого-нибудь убил или побил, стреляет из воображаемого ружья, заливается хохотом и молотит кулаками себя по животу, а знакомых по спинам, перемежая все это изречениями о литературе, которые Росс заимствовала из его статей и писем и выдала за прямую устную речь. Джон О’Хара написал в «Нью-Йорк таймс», что Хемингуэй у Росс разговаривает как в плохих фильмах про индейцев. Лилиан недоумевала: он так говорил, она своими ушами слышала, и Грегори подтвердил, что отец любил подобным образом коверкать язык. Но текст — не магнитофонная лента. Росс не просто запротоколировала «один день» — она претендовала на целостный портрет, а он получился поверхностным. Сложность и тонкость характера, ум, страшная болезнь (а в 1949-м Хемингуэй был очень болен) — все исчезло, остался пожилой гусар, хлещущий шампанское; это как если из письма Симонову убрать разговор о книгах и войне, оставив лишь приглашение на рыбалку.

Хемингуэй сказал другому биографу (о нем речь впереди), что не успел прочесть гранки очерка Росс, но Томасу Бледсоу, редактору издательства «Райнхарт», где публиковалась еще одна его биография, в 1951 году писал иное: «Лилиан Росс написала мой портрет, который я прочел в гранках и ужаснулся. Но так как она была моим другом, и я знал, что у нее не было злых намерений, она имела право показать меня таким, каким я ей казался. Я не думал, что разговариваю как индеец племени чокто… Намерения причинить вред не было, хотя он был причинен. Но я все равно люблю Лилиан». Мейерс: «Хемингуэй устроил для Росс спектакль, ожидая, что она разглядит и покажет читателям истинное лицо за маской. Но она приняла маску за лицо, отплатила ему злом за добро и сделала себе карьеру за его счет. Хемингуэй с ней шутил, нарочно изображая тупого быка, сыплющего спортивными терминами, но он никогда не был таким глупым и некультурным, как она его изобразила. Она совершенно не заметила серьезных и чувствительных сторон его характера, вместо этого нарисовав образ скучного хвастуна…» Очерк Росс возмутил всех, даже Элис Токлас, давнего врага Хемингуэя.

Под Новый, 1948 год в Сан-Вэлли собралась голливудская компания: Генри Форд III, продюсер Занук, Гари Купер, Ингрид Бергман; также приехали Роберто Эррера, Хуан Дунабейтиа, Лилиан Росс. Их воспоминания о Хемингуэе противоречивы: одни говорили, что был в превосходном настроении, другие — что переживал депрессию из-за смерти Перкинса и других знакомых: весной в Польше погиб Кароль Сверчевский, в сентябре умер Ганс Кале, тогда же Дос Пассос (снова друг, а не «враг народа» и не «рыба») с женой попали в страшную аварию, а незадолго до Нового года умер продюсер Хеллинджер. По словам Роберто Эрреры, Хемингуэй сказал Бергман, что год будет «худшим из худших», и со страхом ждал новых смертей. Но из близких в 1948-м умрет только Морис Спейсер; его помощник Альфред Райс станет новым поверенным Хемингуэя.

Первого февраля супруги вернулись на Кубу, с ними приехал новый пес Блэк Дог, будущий любимец хозяина. А тот, увидев «Кошкин дом», сразу ожил, попытался работать наверху, но скоро вернулся в жилой дом: говорил, что в башне слишком тихо. Вскоре приехал Малькольм Каули, желавший писать «портрет Хемингуэя» для «Лайф». Предполагалось, что там будет много о Второй мировой — Хемингуэй отправил Каули с рекомендательным письмом к Лэнхему, дабы тот рассказал о его подвигах. Всю весну шла переписка с Каули и Росс. Лилиан писала больше чепуху, с Каули был откровеннее — рассказывал о детстве, жаловался на «суку»-мать, горевал об отце, называя его смерть проявлением трусости. Работа Каули «Портрет мистера Папы» была опубликована раньше, чем очерк Росс, — 10 января 1949 года.

Каули тоже имел благие намерения. Но Сэмюел Джонсон, один из величайших биографов, сказал: «Если биограф пишет о своем знакомом, желая удовлетворить всеобщее любопытство, существует опасность, что его личная заинтересованность, или благодарность, или любовь, пересилят его честность и заставят его многое скрывать или выдумывать». Каули сам Хемингуэй называл «лучшим литературным критиком Америки», но биографом он оказался неважным. Он доверчиво воспроизвел все выдумки — бродяжничество, ардитти, командование партизанами. Как и Росс, он не увидел страдающего человека и не понял, что такое профессиональный писатель. Его герой, весь в шрамах от вражеских пуль, ведет патриархальную жизнь средь кубинских пейзан и лишь из чувства долга перед народом Америки усаживается за машинку, дабы зафиксировать свои подвиги. По тому же пути пойдут многие ранние биографы: Джед Кили, Курт Зингер, Джейк Климо, Питер Бакли. Герой будет недоволен. «Шутка шуткой и фантазия фантазией, но то, что вы мне прислали… это длинный ряд выдумок, фальши и обмана, которые я не могу позволить вам публиковать, даже если вы признаете, что это ваш вымысел», — напишет он Кили в декабре 1954-го. Хемингуэй говорил Дос Пассосу, что после Каули его личная жизнь «была отдана на всеобщее поругание»; еще одному биографу, Филипу Янгу, писал, что «заболел» от статьи Каули и тот его «заживо забальзамировал». Но самому Каули, как и Росс, ничего такого не сказал.

В 1948 году появился и третий биограф: молодой сотрудник «Космополитен» Аарон Хотчнер приехал в Гавану уговорить Хемингуэя написать статью о литературе. Привязались друг к другу мгновенно, у Папы появился новый «сын». Хотчнер на протяжении четырнадцати лет сопровождал Хемингуэя в путешествиях, разделял увлечения скачками, боксом, рыбной ловлей, корридой, был бесконечно терпелив, сносил приступы раздражительности, выполнял функции секретаря, редактора, агента, помогал писать инсценировки для телевидения и кино. Его книга «Папа Хемингуэй» (1966) похожа на роман. «Я был близким другом Хемингуэя в течение четырнадцати лет… Мне многое известно об этом человеке — о его мечтах и разочарованиях, триумфах и поражениях. Хемингуэй считал, что читателю лгать нельзя, — именно этому принципу я и старался следовать, работая над книгой». Тем не менее работа Хотчнера полна выдумок, хотя автор и предупредил, что лишь пересказывает фантазии Папы: тот был любовником Маты Хари, в детстве играл со львом и был им ранен, нокаутировал знаменитых боксеров и т. д.

Весну 1948-го Хемингуэй провел в Гаване с Хотчнером, в мае приехали Патрик и Грегори, появился Питер Виртел с женой, ходили в море. В июне, отклонив предложение быть избранным в члены Американской академии литературы и искусств, Папа с компанией совершил десятидневный круиз на Багамы, в июле — еще один. Водил гостей на петушиные бои, посещал стрелковый клуб и скачки, попытался работать (по-видимому, над тем, что известно как «Острова в океане»), пил сравнительно мало, давление снизилось; могло показаться, что он выздоравливает. Виртелу писал в июле: «…веду адскую жизнь — стараюсь избегать любых эмоций. Давление понизилось, но потом опять подскочило, потому что почувствовал себя суперменом и переутомился. Трудно быть железным человеком, как прежде…» Но были и тревожные «звоночки»: он заявил Виртелу, что их переписку перлюстрирует Гувер, а в августе отправил Маклишу знаменитое письмо о двадцати шести убитых «фрицах». Эррера, Менокаль и Вильяреаль свидетельствуют, что его психическое состояние было скверным — ежедневные ссоры с Мэри, разговоры о самоубийстве. И все советовали не работать, а отдыхать — а ведь он только и делал что отдыхал.