Майор, почувствовав жжение, скребет под мышкой, где зашевелилась вошка. Потом смотрит по сторонам. О чем в такие минуты думает человек? Кого вспоминает, кого забывает, кого любит? Исчерпывающего ответа не дать, потому что инстинкты – а они куда могущественней мысли – сосредоточены на том, чтобы выжить. И потому командир батальона Островского не думает ни о чем, что не имеет отношения к выживанию здесь и сейчас: быть начеку, молчать, следить, куда ставишь ногу, чутко ловить любой подозрительный шорох, до рези в глазах, до ломоты в веках вглядываться во тьму.

Сердце начинает колотиться еще сильней, когда где-то очень далеко – похоже, над рекой – ракета взмывает в небо и потом медленно опускается, выхватывая из тьмы крыши ближайших домов, и благодаря этому слабому свечению можно определить, что до них метров двести, и увидеть длинную вереницу пригнувшихся, замерших людей. В считаные минуты, понимает Гамбо, франкистский часовой заметит их, однако, пока это не произошло, каждый шаг приближает их к спасению. А когда начнется, останется одно – нестись во весь дух, подставляя себя под огонь. Понимая, что доживает последние мгновения, майор достает из кобуры тяжелый длинноствольный «льяма-эстра», большим пальцем нащупывает опущенный флажок предохранителя и держит пистолет в руке, пока ракета не гаснет и темная гусеница не возобновляет движение.

Несмотря на гнетущее напряжение и полную неопределенность, у Гамбо легко на душе – как давно уже не было. Впервые с того дня, как он принял батальон, его не обременяет ответственность за своих людей. В этот миг, шагая в темноте к реке и навстречу врагу, ставшему между ним и свободой, он – просто один из них. Последние распоряжения отданы на закате, других не будет. И звучали они так: «всем, кто сможет, – прорваться к реке, перебраться на другой берег и продолжать борьбу». И теперь каждый сам отвечает за себя, потому что, когда начнется бой, никто уже ничего контролировать не будет. И пойдет этот бой в темноте, и каждый будет драться как может, как умеет, действуя на свой страх и риск – а уж того и другого будет в достатке, – пытаясь вырваться из кольца. Стараясь добраться до реки.

Гамбо чувствует, как вспотела рука, сжимающая пистолет. Он перекладывает его в левую, чтобы вытереть правую о рубаху, и в этот миг ожидаемое происходит: впереди, не очень далеко, гремит выстрел, а следом – глуховатый разрыв гранаты. Потом, ослепляя, в небо взвивается ракета и освещает кустарник, взгорки и низины, и замершая было черная гусеница вдруг оживает, рассеивается во все стороны во тьме, разрываемой вспышками, взрывами, лиловатыми или белыми трассами жужжащего свинца, которые высекают искры из камней, срезают ветки, скрещиваются и пересекаются, словно стежки исполинской швейной машинки.

Гамбо бежит, как и все остальные; слышит басовитый посвист пуль, пролетающих мимо, ощущает мгновенную пустоту вокруг, когда они, проходя по касательной, словно высасывают воздух вокруг. Спотыкаясь о кусты, оскальзываясь на камнях, задыхаясь, он мчится вперед – и не останавливается, не ищет, где бы укрыться, потому что знает: кто прильнет к земле, с нее уже не поднимется. Бежит вслепую в том направлении, которое полчаса назад закрепил в его сознании инстинкт, и старается не терять из виду Полярную звезду, хотя и там, куда он мчится, мерцают огоньки выстрелов, стремительно распускаются соцветия взрывов.

Едва гаснет одна ракета, как поднимается к небу другая, заливая все кругом фантасмагорическим млечным светом. Гамбо бежит во весь дух, и легкие его жжет, как будто внутри у них раскаленные угли. Его солдаты бегут кто позади, кто слева, кто справа. Одни опережают его, других обгоняет он. Гирлянда вспышек впереди перерезает им путь, и кое-кто из бегущих растягивается на земле. Отчетливо слышно, как пули врезаются в тело, дробят кости. Майор, вскинув пистолет, стреляет по вспышкам, потом пробегает еще немного – и внезапно падает в неглубокую лощину, где скорчились еле различимые во тьме силуэты врагов. Набегают его солдаты, и в лощине вскипает неразбериха рукопашной схватки. Крики, звуки ударов, лязг оружия. Гамбо в упор стреляет в фигуры без лиц, слышит вопли тех, кого пронзают штыками, прокладывает себе путь наружу, выбирается наверх и снова бежит, краем глаза держа в поле зрения Полярную звезду и стараясь, чтобы она все время была за левым плечом. Последняя ракета уже почти коснулась земли, но в ее меркнущем свете еще можно разглядеть черные силуэты – люди бегут, стреляют, падают, умирают. Бьются за свою жизнь.

– Нас атакуют, господин лейтенант! Нас атакуют!

Этим криком обрывается сон Сантьяго Пардейро, который рывком приподнимается с полу. Капрал Лонжин, забыв о субординации, трясет его за плечо. Позади выжидательно выглядывает мышья мордочка Тонэта.

– Что за хреновину ты порешь?

– Красные, господин лейтенант! Вплотную подобрались!

Пардейро трясет головой, трет закисшие глаза, затягивает пояс с кобурой, надевает пилотку. Подсвечивая себе фонариком, смотрит на часы.

– Да быть того не может… Это мы должны атаковать через два часа.

– Однако же вот…

Пардейро выходит наружу. Дом, где разместились его люди, – крайний на северо-восточной стороне Кастельетса, и от него не больше трехсот метров до Аринеры, занятой красными. Однако там по виду все тихо и спокойно. Бой идет на севере, в бутылочном горлышке между городком и кладбищем, и, насколько можно судить, очень ожесточенный бой. Даже стоя у ворот, Пардейро различает близкие вспышки выстрелов и разрывов, слышит частый треск ружейной пальбы, схожий с грохотом пиротехнической гирлянды и стократ умноженный эхом. И, определив место, откуда он исходит, Пардейро мгновенно понимает, что́ все это означает.

– Тонэт, поди сюда.

– Я здесь, господин лейтенант, – отвечает решительный голос.

– Ты ведь хорошо знаешь это место, а?

– Как свои пять пальцев.

– Видишь вон там, справа, вспышки?

– Вижу.

– Сколько оттуда до реки?

– Километра два.

Пардейро удовлетворенно кивает:

– Хотят пробиться к реке. Вырваться из окружения.

– Они контратакуют от реки? – спрашивает Лонжин.

– Нет, наоборот. Рвутся к берегу. Верно, Тонэт?

– Мне кажется, так и есть.

Этого следовало ожидать. Начальство еще вчера предупредило о такой возможности, и Пардейро принял меры – в рамках возможностей. Распределил свои силы в соответствии с самым вероятным вариантом, а меры предосторожности принял – с самым опасным. Его легионеры – остатки 3-й роты вперемежку с подкреплением из 4-й – заняли позиции по фронту напротив Аринеры и будут штурмовать ее утром, как только подойдут для поддержки два танка, однако, опасаясь, что республиканцы попробуют просочиться и с западной высоты, лейтенант приказал спешно вырыть окопы и разместил один взвод у самого выхода из бутылочного горлышка – почти рядом с карлистами, вчера отбившими Рамблу. А их с невысокого пригорка, обеспечивающего хороший сектор обстрела, поддерживает станковый пулемет «фиат-ревелли», с магазинами на полсотни патронов: он как раз сейчас и ведет огонь, посылая очень грамотные и точно направленные очереди, а корректирует стрельбу трассерами, которые оставляют во тьме светящиеся следы.