Двадцать второго января Николай Павлович заплатил за проживание в гостинице, сдал портье ключи и вместе с Александром Константиновичем Базили выехал из Бухареста. Вслед за ними должны были ехать Щербачёв и Вурцель, чиновники МИДа. Сначала Игнатьев и Базили ехали по железной дороге, затем в экипаже до главной квартиры великого князя Алексея Александровича, командовавшего нашими судами на Дунае. В это время на Дунае начался ледоход. Переправиться на другой берег против Брестовца, где стояла главная квартира наследника цесаревича, не представлялось возможным. Николай Павлович не знал, что ему делать? появилась мысль вернуться в Одессу и сесть на пароход, но он отказался от неё, так как железная дорога была забита поездами. Чтобы скорее добраться до Андрианополя, где уже находился главнокомандующий, Игнатьев рискнул перевалить Балканы.

Алексей Александрович помог Игнатьеву и Базили во время ледохода перебраться через реку на гребном судне. На другом берегу их ждала коляска, высланная по приказу цесаревича. В ней они быстро домчались до Брестовца, где была ставка наследника, командовавшего войсками восточного крыла армии, расположенными между Рущуком, Шумлою и рекой Янтрою с её скалистою долиной и своенравно извилистым руслом.

Великий князь Александр Александрович пригласил своих гостей к столу, расспросил о петербургских новостях, а затем уединился с Игнатьевым у себя в кабинете и по секрету сообщил о заключённом в Андрианополе перемирии.

— Теперь мы с турками друзья, — иронично усмехнулся цесаревич.

Для Игнатьева это было полной неожиданностью. Он непроизвольно зажмурился и даже потряс головой, точно ослеплённый молнией, сверкнувшей слишком близко.

— Плохо дело, ваше высочество, исправить его будет чрезвычайно трудно, — сокрушённо сказал Николай Павлович, поймав себя на мысли, что дипломатия канцлера напоминает даму, которая, поддаваясь обольщению, сама пыталась обольстить и… увлеклась, обольщая.

— Меня самого это перемирие выбило из колеи, — признался Александр Александрович, отношения которого с главнокомандующим всё более и более портились. — Мои войска уже взяли Базарджик, заняли окрестности Эски-Джумы и Разграда. По донесению командира 13-го корпуса князя Дондукова-Корсакова Шумлу можно было взять без боя, а теперь дядя потребовал, чтобы я отвёл свои войска назад. Мало того, отходя, как мне велено, от Брестовца вёрст на тридцать, я вынужден буду возвратить туркам уже освобождённые болгарами селения, принявшие нас как своих избавителей, — он огорчённо вздохнул.

Незнание причин, повлиявших на подписание перемирия с противником, сознание того, что события исторической важности получили совершенно иной поворот, крайне озадачили Игнатьева. Его величественный план по вводу русских войск в турецкую столицу, переброске нескольких армейских корпусов на азиатский берег Босфора и Дарданелл, план овладения ключами от Стамбула, которые позволили бы диктовать свои условия не только султану, но и Англии с Австро-Венгрией, оказывался неисполнимым. Он рухнул, как воздушный замок, а на развалинах воздушных замков, как известно, восседает меланхолия.

— Ума не приложу, что же мне теперь делать? — с видом человека, впавшего в отчаяние, подпёр он голову рукой. — Ждать инструкций из Петербурга? Но сейчас каждый день, каждый час необычайно дорог!

Цесаревич ободрил его.

— Я не теряю надежды, что вы, как русский патриот, сумеете достигнуть чего-нибудь лучшего.

Наследник престола, великий князь Александр Александрович — широкоплечий, могучий, огромного роста — в деда Николая I, который выглядел гигантом.

Когда Николай Павлович высказал просьбу облегчить ему переезд в Андрианополь по военной почте, цесаревич вызвал начальника штаба генерал-лейтенанта Ванновского, и тот распорядился заготовить фельдъегерских лошадей на всех почтовых станциях до Казанлыка. Адъютант Ванновского граф Сергей Дмитриевич Шереметев предложил Игнатьеву собственную коляску, чем оказал неоценимую услугу.

В мрачном предчувствии тех затруднений, которые теперь нужно будет преодолеть в переговорах с турками, Игнатьев и Базили во втором часу ночи выехали в Тырново. Чем ближе они приближался к Балканам, тем дорога становилась хуже, а движение по ней затруднительным. Было морозно и ветрено. Дорогу заметало, вьюжило, из ущелий вырывался холод. Тяжёлые заряды снега едва не сбивали лошадей с ног. Артиллерия, обозы, госпитальные фуры, двигаясь за войсками, сильно стесняли проезд. Николай Павлович отметил про себя, в каком оборванном виде шла пехота! Шинели выцвели и порыжели, полы у многих прожжены, на локтях дыры. Погоны держатся на честном слове, кое у кого даже оторваны. Вместо фуражек и кепи на головах болгарские бараньи шапки, войлочные фески и тюрбаны. Сапог почти ни у кого нет — в основном, опорки, какие-то подобья лаптей, обмотанные бечевой суконки, а кто-то шлёпал босиком, привычно месил грязь. По одному виду разутых, раздетых солдат было ясно, что все дела по управлению армией заброшены. Одно стихийное стремление вперёд, а в тылу — невообразимый хаос. Найти что-либо съестное в дороге было невозможно. Выручала провизия, которой снабдил Игнатьева и Базили в дорогу цесаревич.

— Как ни крути, — сказал Игнатьев, обращаясь к своему помощнику, — а Николай Николаевич никакой не главнокомандующий. В лучшем случае, лихой гусар и только.

Добравшись до Тырново к ночи, Николай Павлович остановился у губернатора, отобедал с ним и узнал, что главнокомандующий находится в Андрианополе, куда добрался верхом, преодолев десять вёрст непроходимой грязи, за пять часов.

— Будьте готовы к тому, что вся дорога от Филиппополя до Херманлы — сплошные трупы. Вряд ли их успеют убрать и зарыть, — предупредил Игнатьева губернатор, выказав тем самым немалую осведомлённость. — Великий князь, которому пожалована государем императором сабля с алмазами, ждёт вас с большим нетерпением.

«Лучше бы он занял Галлиполи и овладел водопроводами, — мысленно откликнулся Николай Павлович, крайне огорчённый самодеятельностью главнокомандующего. — Вместо организации — сплошь импровизация. Всё делается с кондачка и через пень колоду». Перемирие с турками предотвратило разрыв с Англией, но какой ценой: отказом государя императора и царского правительства от вековечной мечты русского народа вернуть Константинополь христианам.

Для турок занималась заря близкого мира, а для Игнатьева она была заслонена грозовой тучей. Его не посвящали во все тонкости игры, а это значит, что грядёт опала. Впору было подавать в отставку. Одна мысль утешала его: «Генштаб своих не забывает. В отличие от МИДа».

Когда Игнатьев и его спутники добрались до перевала у горы св. Никола, было около двух часов пополудни. Щербачёв и Вурцель решили подняться на перевал пешком. Дорога была обставлена телегами и фурами. Базили пошёл вперёд, чтобы расчищать дорогу. Ветер стал усиливаться, и Николай Павлович, потеряв всякое терпение, велел ямщику трогать. И тут, в тридцати-сорока шагах от вершины, с которой начинается довольно крутой спуск, ведущий к Шипке, коляска зацепилась правым колесом за какой-то армейский фургон. Ямщик с помощью солдат освободил шарабан, сел на козлы и, желая избежать дальнейших столкновений, резко взял влево — к обрыву. На повороте заднее колесо соскочило с дороги, и экипаж сорвался с кручи, увлекая за собою лошадей. Игнатьев успел выскочить и ухватился за куст, повиснув над бездной обрыва. Но руки стали коченеть, и Николай Павлович почувствовал, что силы ему изменяют. Когда коляска скатывалась, раздался отчаянный крик какого-то солдата из проходившей команды.