– Много, сестра, очень много…

Но девушка его не слышала. Перед ее глазами вновь падало с крыши тело Ведьмы. Струи дождя мешались с кровью. В ушах звучал насмешливый хрипловатый голос. «Вон видишь, меч валяется. Поднять не хочешь?» Нет, она не хотела.

– Да когда же ты повзрослеешь?! – в сердцах воскликнула Бешеная. – В жизни просто так ничего не дается! И если дорого нам учение, то надобно драться за учителя! Нельзя только получать, ничего не отдавая взамен!

– Кому как, а мне схима – это новая жизнь, – задумчиво проговорил Зануда. – А значит, и плата за нее должна быть не меньше, чем жизнь. Вы все как хотите, а я иду за Искателем.

– Я тоже, – подтвердил Барчук.

– Вот теперь я слышу мужчин, а не мальчишек. – Бешеная радостно усмехнулась. – Ну что, сестренка, прогуляемся туда, не знаю куда?

– Не прогуляемся, – хмуро ответила Малышка. – Хотите умереть – скатертью дорога. А я жить хочу и не бояться. Возможно, схима с самого начала была не для меня.

– Зря ты так. – Зануда нахмурился. – Если хочешь знать, тогда, в лесу, когда вы встретили Искателя, он не Бешеной заинтересовался, а тобой. А впрочем, княжна Светлана, иди куда хочешь. Чай, многому научилась, с голоду не пропадешь. Кому-то всегда хочется чего-то большего, а ты, видать, из тех, кому достаточно тихого уголка, чтобы суп в котелке побулькивал, лучинка горела, муж рядом, пяток ребятишек сопливых – будущая надежда и опора в старости. И чтобы изо дня в день все одинаковое.

– Это неправда!

– Жизнь покажет. Пойдем, дети Искателя. Пора нам. На рынок наведаться надобно, коней купить да припасов в дорогу. Покинем город – не до охоты будет. Чего хмуритесь? Прощаться надо быстро, как бинт от раны отдираешь. Тогда боли меньше – раз, и все. Командуй, Бешеная, или Барчук. Я уже, если честно, не пойму, кто у нас главный. А тебе, Светлана, красивых песен и понимающих слушателей. Не поминай лихом.

– Зануда! – воскликнула княжна.

Она хотела что-то сказать. Только слова в последнее время как-то бежали от нее, не приходили рифмы, а мелодии казались затасканными. Бывший карманник из Тихой Замути лишь отмахнулся, спрятал Острожскую летопись в котомку и молча направился к выходу.

– Не горюй, Светланка. – Бешеная обняла ее. – У каждого свой путь. Схима – не только новая жизнь, но и тяжкая ноша. Многим она не по плечу. Авось доведется еще свидеться.

– Бывай, княжна. – Барчук хлопнул ее по плечу. – Надеюсь, еще доведется песен твоих послушать.

Он развел руками, словно извиняясь за что-то, но слов больше не нашел и последовал за Занудой. Последней ушла Бешеная. А Светлана лишь потерянно смотрела им вслед.

– Княжна Светлана, – сдерживая слезы, произнесла она, словно пробуя на вкус полузабытое имя. – Больше не сестра и не Малышка.

– Не печалься, дева сладкоголосая. – Хозяин таверны снял окуляры и тепло улыбнулся.

Только тут девушка поняла, что слышал он весь разговор до последнего слова. Но вопросов задавать не стал. Привык к чудным постояльцам. И не такого наслушался.

– Правы они, у каждого свой путь. Коли не по силам что-то – так и браться не стоит. Только дело испоганишь. Хотя ежели не попытаешься, то как узнаешь, по силам ли тебе это. Не печалься. Скушай лучше булочку с медком. Мед свежий, липовый. А нет – так пирожков с яблоками принесу. Хорошая еда – она завсегда настроение поднимет. А вечерком выйдешь, на скрипочке нам поиграешь. Больно нравятся всем песни твои.

– Что в них проку? – убито спросила девушка и поплелась наверх, в свою комнату.

Только сейчас осознала она, что осталась совсем одна. Не будет больше надежного Барчука, рядом с которым так спокойно, старой подруги Бешеной, скорой на гнев и на приязнь. И Зануды не будет с его долгими рассуждениями, от которых иногда скулы воротит. Но и к ним Светлана привыкла. Странная пустота внутри разрасталась, вела за собой тоску, от которой впору удавиться.

Но и в комнате Светлана не находила себе места. Взяла обрывок бумаги, достала перо и чернильницу, попыталась, как это бывало раньше, излить обуревавшие ее чувства в словах. Написала несколько строк, перечитала и со злостью порвала. Явилась непрошеная мысль, что до встречи с Занудой все эти буквицы для нее были темным лесом.

Последняя надежда оставалась на скрипку. Верная подруга никогда не подводила. Ее звуки несли успокоение и все равно, какую бы мелодию ни извлекала скрипачка из струн, заставляли их плакать и стонать или рассыпаться серебром смеха. Но сегодня и это не помогло. Пальцы были как чужие. В любой мелодии фальшь больно резала тонкий слух. А то, что получалось нормально, казалось старым, затасканным.

Наконец девушка прекратила терзать инструмент. Уронила его на пол. Скрипка жалобно звякнула струнами. И этот звук был самым живым. В отличие от прежних мертвых ритмов, его наполняли глубокие чувства. Скрипка, подаренная Бешеной. Не та, самая первая, – ее преемница, творение настоящего мастера. Еще одно непрошеное воспоминание. Но даже оно не могло заслонить видения падающего с крыши тела. Другой звон – меча, не спасшего свою хозяйку, о холодные, мокрые камни мостовой. И «вопль гнева», разнесшийся над городом. Еще один сигнал. Кто подал его безымянному убийце? О чем он говорил? Может, это смертный приговор Книжнику? Или еще кому-то. Ночь жатвы. Сколько колосьев в снопе у жнеца? Скольких братьев и кузенов лишился Искатель?

Девушка упала ничком на кровать и расплакалась. Она была одна в этом мире. Никто не защитит ее от кошмара той ночи. А сама она – ничто. Бывшая ученица схимника, бывшая скрипачка, когда-то сочинявшая песни, трогавшие людей за живое. Оболочка, рыдающая в подушку. Она вновь научилась плакать.

Подремать Кислоте удалось недолго. До этого он не отдыхал седмицу. Мало ел, спал урывками. Вот и сейчас, поднявшись в надвратную башню и выслушав доклады «серебряных», он велел им продолжать сторожить ворота и отгонять имперцев стрельбой, не втягиваясь в ближний бой, а сам упал на груду ветоши, служившей для чистки пушечных стволов, в двух шагах от трупа Паучихи, и позволил себе провалиться в сон. Его не тревожил грохот пушек и треск мушкетной пальбы. Не могли разбудить боевые кличи имперцев.

Солнце уже стояло высоко, когда Кислота проснулся. Его братья по схиме отдыхали. Некоторые последовали примеру капитана, но половина оставалась на ногах, сжимая в руках мушкеты и запалы для пушек. Пространство перед воротами усеивали горы трупов. Наметанный глаз сразу определил, какие лежат с полуночи, а какие – свежие. Загнанные в угол имперцы, казалось, утратили страх и остатки разума. По крайней мере, часть из них, те, кто готов был идти на златомостские пушки ради призрачного шанса вырваться из города, ставшего ловушкой.

– Продолжайте сторожить, – приказал Кислота. – Пришлю вам на смену заморцев.

– А ты куда? – спросил единственный уцелевший десятник, он же послушник Хомяк, любитель плотно поесть, из-за чего доспехи его приходилось перековывать очень часто.