Позже он преподнес фунт опиума в подарок Аббасу и сказал, что, с его благословения, хотел бы сесть на корабль, идущий в Триполи уже на следующий день. Аббас дал ему свое благословение и еще письмо с рекомендациями, но голова его была занята другими, мрачными, мыслями, хотя он и не сказал, что стало тому причиной.

Тангейзер отправился к своим подушкам, поразмыслить о гораздо более радостном будущем, чем то, что представлялось ему совсем недавно. На базаре он обменяет оставшийся опиум на золото, потому что опиум ценится здесь больше, чем где-либо. А в Триполи золото, правильно вложенное, поможет ему открыть кредит у торговцев зерном. Его знание ситуации на Мальте, его знакомство с купцами с военного базара помогут приобрести ему кое-что даже более ценное — доверие торговцев. А письмо Аббаса будет даже ценнее того золота, которое он привезет. Тангейзер начинал раньше с куда меньшим капиталом. Через месяц он вернется на Мальту с грузом товаров, от которого у квартирмейстеров слюнки потекут.

Он сделал для мальчика все, что мог. Место в штате слуг Аббаса было безопасным, как никакое другое место на острове. Он выполнил все, что обещал Карле, и даже больше. Он заплатил свой долг богу войны. Кто-то же должен выбраться с этого пепелища: лучше он, чем кто-то другой. Когда Тангейзер положил голову на подушку и закрыл глаза, сознание его было чисто, как шлифованное зеркало.

Прошло несколько часов, и он проснулся. Огни костров горели за стенкой шатра. Ему что-то снилось, но он не помнил что. Он скосил глаза вниз, на эфиопа, но эфиопа не было. Сон прервал отзвук далекой музыки, от которой сердце его болезненно сжалось, оставив смутное ощущение каких-то упущенных возможностей и не пройденных путей. Тангейзер лежал на подушках, почесывая мошонку. И потом вдруг сообразил, что до сих пор слышит разбудившую его музыку.

Внутри его все сжалось в комок. Он приказал себе снова заснуть. На заре он должен будет сесть на корабль, идущий в Триполи. Но вместо того он поднялся с подушек, натянул свой кафтан и, словно под воздействием какого-то заклятия, вышел в ночь.

Костры часовых были разбросаны по широкой черной луже Марсы; Тангейзер представил, как янычары приводят в порядок оружие, перевязывают друг другу раны в теплом кругу своих осак[96]и, как это было у них заведено, читают героические баллады, собравшись вокруг казана. Часть его души страстно желала присоединиться к ним на часок-другой, вновь навестить священное братство своей юности. Его татуировки обеспечили бы ему сердечный прием. А четверть фунта опиума прогнала бы их страхи. Но прошлое есть прошлое, лучше оставить все как есть, к тому же музыка золотой нитью влечет его куда-то еще.

Музыка над хрустальной поверхностью воды была еле слышимой, но вполне реальной. Он дотащился до края холма Коррадино и окинул взглядом принадлежавшие христианам заливы, разбросанные внизу. Половинка луны висела в знаке Стрельца, лунная дорожка тянулась через воды Галерного пролива. Тангейзер представил, как она сидит на дальнем конце лунной дорожки. Где бы они ни сидела, она играла на своей виоле да гамба с той же странной смесью надежды и отчаяния, которая обворожила его в розовом саду и заманила в самое сердце адского творения. Точно так же, как на том благоуханном холме, так и теперь на этом, от которого разило гнойным зловонием, Тангейзер ощутил, как глаза его увлажнились, а музыка заполнила те уголки души, которые всегда были пусты. Ампаро — его возлюбленная. И все равно, неужели он выбрал не ту женщину? Его самого не удивляло, что он не посмел избрать Карлу. Она обладала силой, которой он опасался поддаться. Но одна женщина или другая, едва ли сложность заключалась сейчас в этом. Главной трудностью на данный момент было то, что все его прожекты унеслись прочь на крыльях ночной песни сердца.

Тангейзер услышал шаги у себя за спиной и обернулся. Это оказался Орланду. Он смотрел на него с невысказанным вопросом в глазах: слова застыли у него на языке, когда он увидел лицо Тангейзера. Тангейзер улыбнулся. Мысленно он уже видел, как галера, идущая в Триполи, отчаливает от берега Марсамшетта без него.

— Слышишь это, парень? — спросил он.

Орланду напрягся. Затем кивнул.

— Это играет твоя мать.

Орланду посмотрел через залив.

— Она играет, как закованный в цепи ангел, — сказал Тангейзер.

Орланду посмотрел на него с пониманием, словно Тангейзер невольно выдал тайну, которую собирался сохранить при себе. Тангейзер поскреб большим пальцем бороду. Он рассматривал обширный, залитый тьмой кусок земли, отделяющий их от города.

— Мне потребуется помощь самого дьявола, если я собираюсь освободить ее. Но он всегда с огромной щедростью продлевал мне кредит.

* * *

Вторник, 7 августа 1565 года

Санта-Маргарита — дорога на Мдину — гора Сан-Сальваторе

День занялся безветренный и тихий, и омерзительный запах пропитал весь воздух над лагерем. Когда Тангейзер поднялся к молитве, по этой вони он догадался о причине мрачного настроения Аббаса накануне вечером. Подготовка к любому сражению включает, прежде всего, всеобщую очистку кишечников, и испражнения в этом случае бывают особенно зловонны. Дело было не в трусости — просто так уж устроен человеческий организм; тридцать тысяч человек готовились пожертвовать жизнями во имя Аллаха, и даже самым бесстрашным хватало ума избавить тело от лишнего груза.

Батальоны промаршировали и выстроились по местам еще в темноте, и к тому времени, когда Тангейзер, взяв свою ореховую кобылку, проезжал седловину между Коррадино и Маргаритой, сура завоевания уже звучала над близлежащими высотами. Тимпаны и дудки отряда музыкантов-метерханов заиграли, направляющие движение войска горны призвали легионы Великого турка выстроиться в колоссальную, готовую к наступлению вилку. Адмирал Пиали возглавлял атаку на Эль-Борго, а Мустафа-паша — на Лизолу.

Поскольку турки намеревались взять обе цитадели любой ценой, Тангейзер провел все утро на вершине холма Маргарита, выдавая себя, когда возникала необходимость, за адъютанта Аббаса и наблюдая с высоты за чудесами дикости и героизма, происходящими внизу. Все-таки не было смысла пытаться проникнуть в Эль-Борго — таков был его план с того момента, как он услышал пришедший не ко времени ноктюрн графини, — когда турки уже устремились к его стенам широким потоком. Если они прорвутся, он просто съедет с холма и присоединится к ним, в надежде успеть спасти хотя бы Карлу и Ампаро от того кошмара, который разразится после. А кошмар разразится. Сам Сулейман был не в силах удержать янычаров — в Буде, на Родосе, где угодно, — а эта война сильнее обычного распалила людей. Этого Ла Валлетту удалось добиться наверняка. Кровавые реки будут течь по улицам день, может быть два или три. Жестокостей и зверства будет в избытке. Люди станут рвать друг друга на куски из-за самых жалких трофеев. Рыцарей подвергнут пыткам и казням, что будет только справедливо. Но скорее рано, чем поздно, гнойник будет вырезан, и, как только станет ясно, что уничтожаемая собственность, люди или что-то еще принадлежит султану, Мустафа примется вешать своих собственных воинов десятками.