Оскорбления губернатора жгли Шредера, как пара десятков ударов плетью, но он молча вышел из кабинета и спустился по лестнице. Остановившись ненадолго, чтобы взять себя в руки и собраться с духом, он оглядел разрушения, причиненные взрывом зданиям, которые окружали двор. Арсенал был полностью уничтожен, он превратился в груду обломков. Перекрытия северного крыла развалились и почернели от пожара, последовавшего за взрывом, но наружные стены не пострадали, а другие строения задело лишь слегка.

Караульные, прежде вытягивавшиеся при его появлении, теперь не спешили отдавать ему честь, а когда наконец лениво отсалютовали, то сопровождали этот жест наглой ухмылкой. В их маленькой колонии новости разлетались быстро, и наверняка о бесчестной отставке полковника уже знал весь гарнизон.

Шредер решил, что это Якобс Хоп доставил себе удовольствие разболтать обо всем. И повернулся к усмехавшемуся караульному:

– Сотри ухмылку со своей рожи, или, видит Бог, я сам ее сотру своим мечом!

Солдат мгновенно стал серьезным и вытянулся.

Однако, когда Шредер пересекал двор, Мансеер и надсмотрщики перешептывались и хихикали в кулак. Даже несколько пойманных уже заключенных, на которых теперь надели кандалы и которые занимались ремонтом разрушенных строений, бросили работу и нагло уставились на него.

Такое унижение было слишком тяжелым для человека, обладавшего такой гордостью и таким характером, как у полковника. Он попытался представить, насколько все будет хуже, когда он вернется в Голландию и предстанет перед Советом Семнадцати. О его позоре будут болтать во всех портах и тавернах, в каждом гарнизоне и полку, в салонах знатных домов и особняков Амстердама. Ван де Вельде был прав: он превратится в парию.

Шредер вышел за ворота и пересек по мосту ров с водой. Он не знал, куда идет, но повернул к береговой полосе и остановился над пляжем, глядя на море. Постепенно буря эмоций улеглась, и полковник начал искать какой-нибудь способ избежать презрения и насмешек, которые он не в силах был вынести.

«Стоит пустить себе пулю в лоб, – решил он. – Больше мне ничего не остается».

Но почти в то же самое мгновение вся его натура взбунтовалась против такого трусливого способа действий. Шредер вспомнил, как он презирал того офицера в Батавии, который из-за женщины сунул пистолет себе в рот и вышиб собственные мозги.

– Это путь труса! – вслух произнес Шредер. – Это не для меня.

Но он прекрасно знал, что ни за что не повинуется приказу ван де Вельде вернуться домой в Голландию. Однако и на мысе Доброй Надежды он не мог остаться, как не мог и уехать в какую-либо из голландских колоний на всем земном шаре. Он теперь стал отверженным, и требовалось найти какие-то другие края, где никто не знает о его позоре.

Теперь взгляд Шредера сосредоточился на кораблях, стоявших в Столовой бухте. Среди них был и «Велтевреден», на котором ван де Вельде желал отправить полковника на суд Семнадцати. Полковник посмотрел на три других голландских корабля, стоявшие неподалеку. Он не мог сесть на голландский корабль, но, кроме них, в заливе находились только два иностранных судна. Первым был португальский работорговец, державший путь на рынки Занзибара. Но одна только мысль о том, чтобы подняться на палубу работорговца, вызывала у Шредера отвращение – он даже с берега чуял вонь, исходившую от него.

Другим кораблем был английский фрегат, и выглядел он новым и хорошо оснащенным. Такелаж был отличным, краску пока что лишь слегка попортили шторма Атлантики. Фрегат на первый взгляд казался военным кораблем, но Шредер слышал, что на самом деле это частное судно, некий вооруженный торговец. На борту фрегата красовалось название: «Золотая ветвь».

А еще вдоль борта Шредер видел пятнадцать бойниц. Вот только он не знал ни откуда пришел этот фрегат, ни куда он направлялся. Однако он точно знал, где найти нужные сведения. Покрепче натянув шляпу на парик, полковник с берега направился в сторону грязного скопления хижин, служивших борделями и забегаловками для морских бродяг.

Даже в такое ранний утренний час таверну наполнял народ. В ее лишенном окон зале стояли сумерки и воняло табачным дымом, дешевым спиртным и немытыми телами. Местные шлюхи были в основном готтентотками, но полковник заметил и парочку белых женщин, слишком старых и потрепанных даже для того, чтобы работать в каком-нибудь порту Роттердама или Сент-Полза. Они каким-то образом сумели найти корабль, который увез их на юг, и выползли на берег, как крысы, чтобы провести свои последние дни в этом нищенском окружении, пока французская болезнь не сожжет их дотла.

Держа руку на эфесе меча, Шредер несколькими резкими словами и наглым взглядом очистил для себя маленький столик. Едва сев, он подозвал одну из измученных служанок и велел принести кружку легкого пива.

– Кто здесь с «Золотой ветви»? – спросил он ее и бросил на грязную столешницу серебряный риксдалер.

Схватив щедрый дар, женщина сунула монету за ворот грязного платья, между отвисшими грудями, и лишь после этого мотнула головой в сторону троих матросов, сидевших за столом в дальнем углу комнаты.

– Подай каждому из этих джентльменов по кружке той гадости, которую вы здесь подаете, и скажи, что это за мой счет.

Когда полчаса спустя Шредер выходил из таверны, он знал, куда идет «Золотая ветвь», имя капитана и где тот находится. Полковник не спеша прошелся по берегу, потом нанял ялик, чтобы добраться до фрегата.

Якорная стража «Золотой ветви» заметила его сразу, как только ялик отошел от берега, и по его одежде и поведению сочла его человеком важным. Когда Шредер подошел к фрегату и попросил разрешения подняться на борт, крепкий и румяный младший офицер-уэльсец осторожно приветствовал его, встретил у трапа и проводил к каюте на корме, где и пребывал капитан Кристофер Луэллин.

Капитан встал навстречу Шредеру, чтобы поздороваться. Как только они сели, капитан предложил Шредеру кружку портера. И с явным облегчением обнаружил, что Шредер хорошо говорит по-английски. Почти сразу Луэллин признал в нем джентльмена и равного, после чего уже разговаривал с гостем легко и открыто.

Сначала они обсудили недавнюю вражду между их странами и выразили радость по поводу того, что наконец-то был заключен вполне удовлетворительный мир; затем стали говорить о морской торговле в восточных океанах, о светской власти и политике, управлявших регионами Ост-Индии и Внутренней Индии. Там все очень запуталось из-за соперничества европейских представителей, чьи торговые и военные суда появлялись в восточных морях в возрастающем количестве.

– А еще восточные земли кипят религиозными конфликтами, – заметил Луэллин. – Я сейчас иду в Эфиопию в ответ на призыв тамошнего христианского короля Джона Престера, чтобы обеспечить ему военную помощь в войне против сил ислама.

При упоминании о войне на Востоке Шредер чуть выпрямился в своем кресле. Он был воином, и в этот момент – свободным воином, война была его работой.

– Я ничего не слышал об этом конфликте. Прошу, расскажите о нем побольше.