– Заткнись! – орал полковник и продолжал колоть ее, пока наконец крики и рыдания не затихли.

Но даже тогда он продолжал ее терзать, стоя в расползавшейся кровавой луже. Его мундир уже промок от алой крови, и лицо и руки тоже были в красных брызгах, так что он стал похож на жертву оспы, покрытую болезненной сыпью.

Но вот наконец черная ярость медленно утихла в его мозгу, и полковник отшатнулся к белой стене, оставляя на ней пятна крови Катинки.

– Катинка… – прошептал он. – Я не хотел сделать тебе больно… Я так тебя люблю…

Она лежала в огромной луже собственной крови. Раны на ее белой коже походили на поющий хор красных ртов. Кровь еще продолжала сочиться из каждой раны. Полковник и представить не мог, что в этом изящном белом теле может быть так много крови. Голова Катинки лежала в алой луже, волосы стали красными. И лицо тоже. Оно исказилось, став маской ужаса и агонии, в нем не осталось ничего милого…

– Катинка, дорогая… Пожалуйста, прости меня!

Полковник подошел к ней, шагая прямо по рекам ее крови. Потом наклонился с мечом в руке. И в этот момент увидел в зеркале на другой стороне комнаты дикое окровавленное отражение, уставившееся на него.

– Ох, святая Мария, что же я наделал?

Шредер отвел взгляд от существа в зеркале и опустился на колени рядом с телом женщины, которую любил. Он попытался поднять ее, но она была мягкой, словно лишенной костей. И выскользнула из его объятий, снова упав в кровавую лужу.

Полковник встал и отошел от нее.

– Я не хотел, чтобы ты умерла. Ты меня разозлила. Я любил тебя, но ты оказалась мне неверна…

И снова он увидел свое отражение в зеркале.

– Ох, милостивый Боже, кровь… как ее много…

Он провел липкими ладонями по промокшему мундиру, потом по лицу и размазал кровь, превратившуюся в алую карнавальную маску.

Тут наконец полковник вспомнил о бегстве, о лодке, ожидавшей его на берегу, и о фрегате, стоявшем в заливе.

– Но я не могу идти через колонию в таком виде! Я не могу вот так подняться на борт…

Он, шатаясь, прошел через комнату к гардеробной губернатора. Содрав с себя мокрый мундир, отбросил его в сторону. На тумбочке стояли кувшин с водой и таз, и полковник окунул в воду окровавленные руки и плеснул водой в лицо. Сняв с крючка полотенце, он обмакнул его в розовую воду и оттер руки и бриджи спереди.

– Как много крови… – то и дело повторял он, снова и снова вытираясь и опять окуная полотенце в воду.

Потом он нашел на одной из полок стопку чистых белых рубашек и натянул одну на влажную грудь. Ван де Вельде был крупным человеком, и полковник тоже, так что рубашка вполне ему подошла.

Оглядев себя, Шредер понял, что кровавые пятна почти незаметны на темной сарже его бриджей. Парик был в крови, так что Шредер снял его и отшвырнул к дальней стене. А потом выбрал себе другой из нескольких, что висели у задней стены. Затем нашел шерстяной плащ, укрывший его от плеч до лодыжек. Еще минуту он потратил на то, чтобы вытереть меч Нептуна, и вернул его в ножны.

Снова глянув в зеркало, полковник понял, что его внешность более не выглядит пугающей.

И тут ему кое-что пришло в голову.

Он поднял свой грязный мундир и оборвал с его лацканов звезды и знаки наград. Аккуратно завернул все в чистый шейный платок, взятый на одной из полок, и сунул во внутренний карман плаща.

На мгновение задержавшись на пороге гардеробной губернатора, Шредер в последний раз посмотрел на тело женщины, которую любил. Ее кровь все еще медленно ползла по плиткам, как жирная ленивая гадюка. Пока полковник смотрел, она добралась до края лужи поменьше – в той лежал Неторопливый Ян. Кровь любовников слилась воедино, и Шредеру показалось, что он совершил святотатство, позволив им смешаться.

– Я не хотел, чтобы такое случилось, – убитым голосом произнес он. – Мне так жаль, дорогая… Я хотел, чтобы ты уехала со мной.

Он осторожно перешагнул через ручеек крови и вышел через окно на веранду. Поплотнее завернувшись в плащ, он прошел через сад к конюшне и громко позвал конюха. Тот быстро привел его лошадь.

Шредер проехал по дороге и пересек парадный плац, глядя прямо перед собой. Лодка все еще стояла у берега. Матрос крикнул:

– Мы чуть не ушли без вас, полковник. «Золотая ветвь» поднимает якорь!

Когда Шредер поднялся на палубу фрегата, капитан Луэллин и команда поднимали якорь и ставили паруса, будучи так заняты этим, что никто не обратил на него внимания. Юнга проводил полковника к его маленькой каюте и быстро убежал. Дорожные сундуки Шредера давно принесли на корабль и поставили под узкой койкой. Шредер снял с себя всю грязную одежду и нашел в одном из сундуков чистый мундир. Прежде чем его надеть, прикрепил к лацкану все знаки различия и награды. А испачканную кровью одежду свернул в тугой узел, после чего покинул каюту и огляделся вокруг в поисках какого-нибудь груза.

Ему стало ясно, что как только фрегат начнет боевые действия – перегородка его каюты будет разрушена, а сама каюта превратится в часть оружейной палубы корабля. Все доступное пространство палубы занимали пушки-кулеврины. Кроме того, здесь стояли пирамиды пушечных ядер. Шредер затолкал одно ядро в узел с окровавленной одеждой и подождал, пока не почувствовал, что паруса корабля наполнились ветром и он вырвался из залива.

Тогда он открыл одну оружейную щель и через нее выбросил узел в глубокую зеленую воду. Когда он вышел на палубу, фрегат находился уже в лиге от берега и быстро шел на юго-восток, выходя в открытое море, чтобы затем обогнуть мыс.

Шредер посмотрел назад, на сушу; крыша особняка губернатора еще виднелась среди деревьев у подножия великой горы. Полковник подумал, обнаружил ли уже кто-то тело Катинки или она все еще лежит, объединившись в смерти со своим мерзким любовником. Он стоял так у поручней на корме, пока огромная масса Столовой горы не превратилась в далекий синеватый силуэт на фоне вечернего неба.

– Прощай, моя дорогая, – прошептал он.

И лишь ночью, когда он лежал без сна на твердой койке, до него начала доходить вся чудовищность ситуации, в которой он оказался. Его вина была слишком очевидной. И каждый корабль, выходящий из залива, понесет эту новость через океаны, в каждый порт цивилизованного мира. С этого дня и навсегда он становился беглецом, преступником и изгнанником.

Хэл проснулся с чувством умиротворения, какое редко ощущал прежде. Он лежал с закрытыми глазами, слишком ленивый и слабый, чтобы их открывать. Он лишь осознавал, что ему тепло и сухо и что лежит он на удобном матрасе. Он ожидал, что почует тюремную вонь, запах сырости и плесени, гниющей соломы, отхожего ведра, запах людей, которые не мылись больше года и сидели в тесноте в зловонной подземной яме. Но вместо того до него долетел запах древесного дыма, мягкий и приятный, аромат горящих кедровых веток.