– Столетиями наш народ жил таким образом. Сможем и мы.

– Но ведь нас так мало, – усомнился Затту, хотя именно ему угрожал смертный приговор.

И тогда в первый раз в жизни Иехубабел взял на себя роль пророка:

– Я уверен, что и другие евреи в других городах должны будут осознать, что под греками у них нет никакой надежды. Я уверен, что и другие евреи ведут такие же разговоры… как мы… сегодня вечером.

Он замолчал, оставшись стоять, и перед мысленным взором его смущенных и растерянных слушателей предстали те жестокие преследования, которые ждут их соотечественников-евреев. И к полуночи все пришли к соглашению: при первых же признаках всеобщего обыска все, кто собрался в этом помещении, вместе с семьями покидают Макор, чтобы как-то выжить в горах и болотах. Провожая каждого до дверей, Иехубабел смотрел на него и спрашивал: «Даешь обет?» И никто не уклонился.

В конце недели, когда напряжение достигло предела и никто не знал, откуда обрушится очередной удар, пришло долгожданное облегчение – с командой борцов, приплывших с Кипра, из Птолемаиды вернулся Meнелай. Тарфон радостно объявил, что устраивает публичное зрелище – встречу между киприотами и борцами из Макора, в ходе которой он сам выйдет против второго номера команды Кипра.

– А их чемпион встретится с нашим, с Менелаем!

Полный гордости, он положил руку на плечо своего вернувшегося воспитанника, и молодые атлеты заторопились в гимнасиум.

К полудню его двери были распахнуты настежь, и горожане быстро заполнили все каменные ступени зала для состязаний. Евреи были вынуждены стать зрителями. В противном случае можно было бы предположить, что они подчеркнуто отказываются принимать участие в празднестве потому, что считают его языческим ритуалом. Поэтому в первом ряду, напротив ложи Мелиссы, расположился Иехубабел. Он сидел с мрачным упрямым видом, сложив руки на округлом животике, и не поднимал взгляда от песчаного покрытия арены. Необходимость смотреть, как его сын предстанет во всей наготе, была для него унизительна, и вообще его присутствие здесь в этот непростой день, когда над еврейской общиной нависла опасность, было для него очень тяжело, и Иехубабел не пытался скрывать, как он оскорблен.

Зазвучали трубы, и из дверей, ведущих в раздевалку, появились шестеро юных киприотов – обнаженные и загоревшие от жизни на борту судна, они были полны уверенности. Они прибыли с самого большого острова империи Птолемеев, дабы показать жителям маленького провинциального городка на окраине империи Селевкидов, что представляют собой обитатели большого космополитического центра, и, обходя арену, не скрывали своей вызывающей надменности. Мелисса, рассматривая их совершенные фигуры, думала, как они хороши и как изумятся двое лучших из них, когда сойдутся в схватках с молодым Менелаем и ее мужем.

Еще один призыв труб – и распахнулись другие двери, из которых вышли шестеро местных атлетов, возглавляемые рыжеволосым гимнасиархом, сильным и мужественным, каким он был и в дни своих побед в Афинах. Он продолжал оставаться образцом совершенного человеческого создания, и скамьи зааплодировали ему, но, когда спортсмены выстроились в центре арены, в передних рядах начался шепоток, который поднялся вверх по амфитеатру и наконец разразился громом оваций, когда все увидели, как преобразился Менелай. Все приметы его обрезания теперь исчезли, и, поскольку многие знали, насколько болезненна эта операция, юного чемпиона встретили одобрительные крики:

– Менелай! Ты один из нас!

Старик, который когда-то был чемпионом в Тире, вскричал:

– Он грек! Он настоящий грек!

И молодые женщины, которые с интересом рассматривали преобразившегося Менелая, стали аплодировать и выкрикивать его имя:

– Менелай!

Сначала Иехубабел отказывался смотреть на выход атлетов, но, когда он услышал одобрительные выкрики в честь своего сына, ему пришлось поднять глаза. Сын стоял неподалеку от него, спокойный и сказочно красивый юноша; его тело, слегка растертое маслом, блестело. Сначала Иехубабел не понял, почему жители Макора аплодируют ему, но тут лекарь Затту, которого могли в любой момент засечь до смерти за то, что он посвятил своего сына YHWH, толкнул Иехубабела в бок и показал на результат операции. Тот изумленно воззрился на неопровержимое свидетельство позора своего отпрыска. Его настолько потряс поступок Менелая, что он закрыл руками лицо, и, пока толпа повторяла имя его сына, Иехубабел слышал слова YHWH, которые он сам издавна повторял: «Необрезанный же мужеского пола, который не обрежет крайней плоти своей, истребится душа та из народа своего, ибо он нарушил завет Мой». Слова эти прозвучали для него приказом. Сорвавшись с места, он схватил палку сидевшего рядом с ним калеки и ее тяжелым набалдашником с такой силой нанес удар сыну, что тот рухнул на землю. И нанес еще четыре сокрушительных удара, которые размозжили ему череп. Затем с громким криком «Обет! Обет!» он выбежал из гимнасиума и, не останавливаясь, кинулся к главным воротам, продолжая кричать «Обет! Обет!».

Как и предполагалось, он скрылся в болотных зарослях, а ночью к нему присоединились еще несколько евреев. Нескольким старейшинам еврейской общины удалось выбраться из гимнасиума. Остальные, не столь значительные, услышав яростные крики, на веревках спустились с городских стен. Без сомнения, были и другие, покинувшие город, которые еще не присоединились к беглецам. Жену Иехубабела не успели вовремя предупредить, и ее засекли бичами до смерти. Но Затту, его жена Анат и их сын спаслись.

Они представляли собой жалкое зрелище – горстка безоружных евреев, которые скрывались в болотах, не имея при себе ни крошки еды, ни капли воды, возглавляемые человеком, который только что убил своего сына. Они слышали, как шумно шлепали по грязи греческие солдаты, которые разыскивали их, они слышали каждое из слов на койне, которыми обменивались солдаты, проходя мимо, но в сумерках звуки стихли, и их оставили в покое. Когда они убедились, что преследователи ушли, Иехубабел собрал всех на молитву, а затем, не прибегая к своим занудным поговоркам и общим словам, сказал:

– Адонай, сегодня мы вручаем свои жизни в твои руки. Мы ничто и никто. Мы жалкая растерянная группа евреев, у которых нет ни пищи, ни оружия. Но мы не сомневаемся, что одержим верх над тем сумасшедшим, который осмелился назвать себя Словом Божьим. Адонай, дай знать, что мы должны делать.

Молитва эта дала кучке евреев такое полное ощущение положения, в котором они очутились, что никто не произнес ни слова. Все прижались друг к другу и в тишине болота снова услышали плеск и чей-то тихий шепот.

– Солдаты возвращаются, – сказал Иехубабел и снова вознес молитву: – Адонай, если греки сегодня схватят нас, дай нам умереть от твоей руки.

Преследователи приблизились и могли бы пройти мимо, но тут начал плакать ребенок Затту, выдав их, и удаляющиеся звуки двинулись в их сторону. Над болотом повис ужас, и тут чей-то голос прошептал на иврите:

– Иехубабел! Мы знаем, что вы здесь. Объявись, потому что мы в болотах уже шестой день. По всему Израилю евреи восстали против своих угнетателей. В Иерусалиме. В Модиине. В Бет-Хороне.