– Дека… – начал я.

Живя во дворце, мы с ним неоднократно делили постель, но сейчас мы слишком устали, чтобы не удовольствоваться простым сном. Вроде бы удобный предлог, чтобы отложить намечавшийся разговор, да только его невозможно было откладывать бесконечно. Поэтому я поглубже вздохнул и молитвенно воззвал к одному из своих братьев, испрашивая сил.

– Тебе не следует притворяться. Я знаю, каково приходится молодым, и…

– Я считаю, – перебил он, – что за последнее время ты натворил достаточно глупостей. Не усугубляй!

Тут я попробовал сесть, но не смог, потому что он меня не пускал, да и моя старая спина решительно возражала против таких попыток. Я слишком долго трясся в седле.

– Что?..

– Ты все такой же ребенок, – тихо проговорил он, и я перестал барахтаться. – А еще ты и кот, и взрослый мужчина, и чудовище, которое в потемках душит детей. И старик… Ну и ладно. Я уже говорил тебе, Сиэй, что никуда не уйду. А теперь ложись: я хочу кое-что попробовать.

Я послушался – не из покорности, а больше от изумления.

Он запустил руку мне под рубашку, отчего я залился краской и ахнул:

– Дека, во имя благих богов…

– Тихо ты!

Его рука замерла у меня на груди. И это была не любовная ласка, хотя мое старое тело все истолковало превратно и даже успело решить, что не такое уж оно и старое. За это я был ему благодарен: в моем возрасте начинаешь сомневаться, все ли в нем работает как положено.

Дека между тем застыл, на его лице отразилось напряженное внимание. Я видел его в подобном сосредоточении, когда он произносил слова волшебства или рисовал сигилы. На этот раз он принялся что-то шептать, а рука задвигалась в согласии со словами. Я озадаченно вслушивался, но не узнавал слов. Это не был ни язык богов, ни какой-либо еще. Я вообще не понимал, что он творил.

Зато я кое-что ощущал. Слова щекотали, расползаясь по коже. Когда я вздрогнул и захотел привстать, Дека прижал меня к земле и зажмурился, чтобы мои подергивания его не отвлекали. А я действительно подергивался, потому что ощущение было весьма необычное. По мне точно бегали муравьи, только они были плоскими и состояли не из плоти, а из какого-то шипения. Тут я заметил неяркое черное сияние декиных письменных метин, которые представляли собой далеко не простые татуировки. Наконец-то я это понял.

Но все же что-то шло не так. Письмена, которые он вшептывал в мою кожу, не задерживались в ней. Я чувствовал, как они двигаются по моим рукам и ногам, спускались на живот, но, устроившись на облюбованном месте, тотчас начинали выцветать. Я видел, как Дека стал морщить лоб, потом смолк, а его рука на моей груди сжалась в кулак.

– Я так понимаю, не получилось, – тихо проговорил я.

– Не получилось.

– А чего ты, собственно, ждал?

Он медленно покачал головой:

– Письмена должны были пробудить твою природную магию. Ты ведь по-прежнему бог; в ином случае твоя противоположность не могла бы на тебя повлиять. Я думал, что сумею напомнить твоей плоти – она юна и податлива и служит лишь воплощением твоей воли… – Он стиснул зубы и отвернулся. – И понять не могу, отчего у меня не вышло!

Я вздохнул. Я и не питал особой надежды – возможно, из-за того, что он не предупредил заранее, чем намерен заняться. Оно и к лучшему.

– А я думал, тебе нравилось, что я смертный…

Он вновь мотнул головой, плотно сжал губы:

– Только если это не означает твоей смерти, Сиэй. Этого я никогда не хотел.

– Вот как. – Я накрыл ладонью его кулак. – Что ж, спасибо за эту попытку. Но, Дека, даже если бы ты смог привести меня в порядок, это все равно не имело бы смысла. Мы, богорожденные, – чепуха по сравнению с Троими. Когда Вихрь ворвется в этот мир, мы, скорее всего…

– Заткнись, – прошептал он, и я, моргая, послушался. – Просто заткнись, Сиэй…

Его трясло, а глаза были полны слез. Впервые с младенческих времен он выглядел потерянным, одиноким и не на шутку напуганным.

Ну а я по-прежнему оставался богом, как он только что справедливо заметил. И моя природа требовала утешать заблудших детей. Я притянул его к себе: пусть поплачет, а я его побаюкаю…

Но он оттолкнул мои руки и поцеловал меня. А потом, словно поцелуй не был достаточным свидетельством его взрослости, он привстал и начал стягивать с меня одежду.

Я мог бы посмеяться, или отказаться, или притвориться совершенно незаинтересованным. Но близился конец света, а он принадлежал мне. И я сделал то, к чему лежала душа.

Через три дня все мы умрем, но за это время можно сделать так много. Я все же был не настоящим смертным. Я знал, что дар Энефы не следовало принимать как должное. Я собирался сполна насладиться каждым оставшимся мне мгновением. Так сказать, со вкусом прожевать и обглодать косточки. А когда настанет конец… Что ж, я буду не одинок. И это было драгоценно. И это было свято.

Утром мы вернулись в Эхо. Дека отправился проведать своих писцов: вдруг они обнаружили некое чудо, способное нас спасти. Я пошел искать Шахар.

Я обнаружил ее в Храме, наконец-то освященном, как храм. Кто-то уже установил здесь алтарь – точно на том месте, где мы с Декой впервые занимались любовью. Остановившись перед ним, я решительно отогнал похотливые мысли насчет человеческих жертвоприношений, потому что быть грязным старикашкой мне не хотелось.

Шахар стояла у алтаря. Полупрозрачные цветные завитки стены бросали на нас голубоватые тени, напоминавшие о безоблачном небе снаружи. Она стояла ко мне спиной, хотя я не сомневался: она услышала мои шаги и узнала их. Чтобы просто попасть в эту комнату, мне потребовалось уговорить четырех стражников. Шахар не шевелилась, пока я к ней не обратился, а когда подал голос – вздрогнула, очнувшись от глубокой задумчивости.

– Друзья лгут, – сказал я. Я говорил тихо, но мой голос все равно породил под высоким и гулким куполом эхо. Он звучал ниже, чем прежде, и в нем чувствовалась хрипотца, которая по мере старения будет лишь нарастать. – Лгут и возлюбленные. Однако доверие можно восстановить, потому что мы с тобой и вправду друзья, Шахар. Не следовало бы мне об этом забывать. – Она не ответила, и я со вздохом пожал плечами. – Я ведь поганец, так что чего ты ждала?

Она продолжала молчать. Я заметил, как напряжены ее плечи. Она стояла, скрестив на груди руки. Я видел достаточно женских слез и догадался, что она сейчас заплачет, поэтому решил удалиться. Я был уже в дверях, когда она тихо произнесла:

– Друзья.

Я остановился. Оглянулся. Она показывала мне правую руку – ту, что сжимала мою руку годы назад, когда мы произносили обет. Я потер большим пальцем внезапно зачесавшуюся ладонь и улыбнулся.

– Друзья, – откликнулся я и тоже поднял руку. А потом все же ушел, поскольку мне что-то попало в глаза. Пыль, наверное. Надо бы поберечься. Старческим глазам, знаете ли, забота нужна…