Ермолов много читал, знал сочинения Погодина. Он принял историка благосклонно, очень хвалил его и так смутил гостя, что тот не знал, что сказать знаменитому генералу. Михаил Петрович подарил Алексею Петровичу книгу Ивана Тихоновича Посошкова «О скудости и богатстве», недавно найденную и только что изданную им, и она явилась прекрасным поводом для разговора о времени и реформах Петра Великого.

— Да, инструменты у Петра I были, и он умел их настраивать, — сказал Алексей Петрович. — Его мало беспокоили чины и звания людей — лишь бы годились для дела. Сержанты и офицеры служили у него за генералов и получали важные поручения. Ошибок не случалось. Вот Соймонов, например, как верно начертал он карту Каспийского моря! Не случайно Екатерина II рекомендовала, замышляя что-либо новое, обращаться за советом к Великому императору, ибо была убеждена: у него найдется, что посоветовать им.

Потом Погодин вывел Ермолова на разговор о Кавказе, где командующие мелькали как в калейдоскопе: Паскевича, получившего назначение в Варшаву, сменил барон Розен, Розен уступил корпус Головину, а Головин — Нейдгардту. И дела там шли всё хуже и хуже. Алексей Петрович, хорошо знавший этот горный край, всякий раз выступал «в роли иронического предвестника событий», как выразился историк Василий Алексеевич Потто.

Паскевич, получив в командование войска, направленные на подавление польского восстания, покинул Кавказ. Сразу распространились слухи о возвращении Ермолова. Горцы заранее приготовили аманатов. Алексей Петрович, понятно, не приехал, зато приехал один из его сыновей, окончивший артиллерийский кадетский корпус. Чтобы только посмотреть на него, любопытные толпами спешили в Шуру, место постоянной дислокации его роты.

Генерал Розен, получивший отставку, навестил Ермолова, чтобы спросить у него совета, стоит ли ему поехать в Петербург для объяснений.

— Погоди немного, Григорий Владимирович, — совершен но серьёзно сказал ему опальный генерал Ермолов, — скоро вернётся Евгений Александрович Головин, и тогда мы втроём поедем в Петербург и объяснимся с самим государем, если он примет нас.

Головин в самом деле скоро покинул Кавказ, уступив должность главнокомандующего Нейдгардту. Узнав об этом назначении, Алексей Петрович снова не смог удержать язык за зубами.

— Ну! Александр Иванович Нейдгардт предусмотрителен, как всякий немец: уезжая на Кавказ, он заранее нанял себе дом в Москве и дал задаток, похоже, предчувствовал, что скоро вернётся, — иронизировал Ермолов, клокочуще смеясь над своими собеседниками.

Узнав, что Владимир Григорьевич Розен и Евгений Александрович Головин действительно собираются поехать в Петербург, Алексей Петрович предложил, как только встретил их, подождать Нейдгардта.

— Он, думаю, не замедлит приехать, — сказал он. — Тогда мы найдём четырёхместную карету, да так вместе, вчетвером, и отправимся в Петербург, чтобы объясниться с начальством, — и заколыхался от смеха, похожего на рыканье льва.

Нейдгардт действительно не задержался на Кавказе.

— А вообще Александр Иванович — достойный генерал, — убеждал Ермолов Погодина, — но у него есть один порок, которого я никак не могу простить ему: он слишком старый для Кавказа — за шестьдесят лет уже. Там очень часто бывает нужна не столько умная голова, сколько крепкая грудь и широкие плечи. Силы физические дороже сил нравственных. Я сам с моим сложением и здоровьем, приехав на Кавказ тридцати семи лет, едва мог привыкнуть к нему. Порой приходилось сидеть на лошади недели две, всякий день часов по осьмнадцать, после чего и своих не узнаешь. А пошли вместо себя другого, не то получается: везде нужен свой глаз…

Теперешние обстоятельства гораздо сложнее и мудрёнее. У меня средства были ограниченнее: войска раза в три меньше, а какого труда стоило получить то или другое пособие. Я обращался даже к частным лицам и просил прислать ученых для исследования в горах.

Европейские путешественники пишут о Кавказе всякий вздор. Наши чиновники и туземцы часто нарочно обманывают их и сообщают неверные сведения, чтобы после посмеяться над ними. Ещё недавно и сами мы знали об этом крае меньше, чем о Японии. Не случайно покойный государь Александр Павлович, отправляя меня командовать Грузинским корпусом, говорил: «Знаешь ли, Алексей Петрович, я ещё не решил, должны ли мы удерживать свои владения за Кавказом».

— И я скажу вам, Михаил Петрович, — продолжал Ермолов, — России нечего опасаться за свои владения, пока соседями ее с той стороны остаются такие слабые народы, как персияне и турки. Но притаись где-нибудь англичане, доставь горцам артиллерию, научи их воевать, и тогда нам придется укреплять ся уже за Доном. Я послал Муравьева в Хиву на свой страх и ответственность. Если бы я просил дозволения, то ни за что не получил бы его: пошли бы спросы да распросы, ноты и переговоры. Надо учитывать характер племен: хивинцы — хищники, а бухарцы — тихи и смирны. Наши единоверцы за Кавказом ожидают от нас помощи и покровительства.

Только назначение Михаила Семёновича Воронцова наместником царя на Кавказе Ермолов встретил с искренним удовлетворением и предсказал ему несомненный успех, который, впрочем, обосновал иными, чем были у него, материальными возможностями.

— Теперь за Кавказом двадцать генералов, — говорил он, — а при мне был один Иван Александрович Вельяминов, которого я вызвал к брату. Сегодня в каждом из пяти отделений такой штаб, какой был у меня на весь корпусе. У моих преемников под ружьём состоит двести пятьдесят тысяч человек, а у меня было всего семьдесят тысяч, да и то в самое последнее время. Им на собственное содержание отпускается пятьдесят тысяч рублей серебром, а я получал сорок тысяч ассигнациями и жил полгода в лагере, чтобы скопить денег на бал или обед.

В Москве Ермолов вставал в шесть часов утра, как и в деревне, читал, писал и переписывал свои воспоминания, переплетал книги и добился в этом совершенства, достойного знаменитых мастеров Винье и Келлера. После обеда Алексей Петрович принимал гостей и удерживал их обычно до ночи. Особенно часто посещали генерала кавказцы, которых он называл своими земляками. Среди них были не только офицеры, но и отслужившие свой срок дряхлые солдаты. Сам же бывал лишь у самых близких людей, главным образом у родственников, которые принимали его с большой любовью.

Однажды в Москве навестил А.П. Ермолова плац-майор О.А. Лепарский, прибывший из Восточной Сибири с письмом и подарком от А.И. Якубовича. Провожая племянника коменданта в столицу, декабрист передал ему записку с просьбой:

«Вы увидите моего благодетеля Алексея Петровича Ермолова, скажите ему, что в шахтах и штольнях Благодатска его имя было прославляемо. Отдайте ему при сём прилагаемый крест. Двадцать лет тому назад, умирая, рядовой солдат мне его завещал, а я, ссыльнокаторжный, посылаю его бывшему моему генералу».

В начале 1841 года состоялась встреча А.П. Ермолова с М.Ю. Лермонтовым, который привёз ему письмо от бывшего его адъютанта П.Х. Граббе. Известие о гибели поэта, полученное позднее, потрясло генерала. Гневно притопывая ногою, он говорил П.И. Бартеневу, сообщившему ему об этой трагедии: