16 октября 1853 года началась «паршивая» Восточная война. Русские войска, терпя поражение за поражением, отступали. Анализируя ход военных действий, Алексей Петрович писал Аврааму Сергеевичу Норову: «Какие наделаны гадости в Севастополе, и надеюсь, что будут новые». Неудачи в Крыму заставили Николая 129 января 1855 года подписать манифест о созыве общегосударственного ополчения. Почти восьмидесятилетний Ермолов одним из первых изъявил желание баллотироваться на роль главнокомандующего народной ратью. Император приказал провалить генерала на выборах, намекнув, что всё равно не утвердит его кандидатуру. А друг Арсений Андреевич Закревский, выполняя поручение правительства, настоятельно советовал ему снять свою кандидатуру.

По утверждению сенатора и писателя Кастора Никифоровича Лебедева, власть боялась, как бы Ермолов, получив под своё начало большие силы, «не сделался диктатором». Похоже, он знал, о чём говорил. Вот уже второй раз правительство, не считаясь с интересами России, отказывает генералу в командовании войсками. Да, Алексей Петрович был честолюбив и даже завистлив, но не настолько, чтобы ввязываться в авантюру на исходе восьмого десятка лет от роду. Он и в молодые годы на такое не решился, хотя некоторые декабристы на него рассчитывали, а позднее даже обвиняли в «непатриотизма», о чём я уже рассказывал.

Общественный деятель и публицист из лагеря славянофилов Александр Иванович Кошелев писал, что «несмотря на все происки… разных могущественных лиц», Ермолов почти единогласно был избран начальником ополчений в семи губерниях. Алексей Петрович согласился возглавить Московскую рать. Отвечая другу Арсению Андреевичу Закревскому, в то время генерал-губернатору старой столицы, он написал ему в резкой форме, что, отмеченный доверием народа, он не сможет «уклониться от службы… не имея перед лицом закона никаких особенных прав».

Резкий ответ Алексея Петровича разлетелся во множестве списков по стране и дошёл до ссыльных декабристов, вызвав их восхищение мужеством старого генерала.

При подведении итогов голосования депутаты Московского дворянского собрания минут десять кричали «ура!». Их восторг, по свидетельству того же Кошелева, вполне разделяли и простые горожане, узнавшие об избрании генерала Ермолова начальником губернского ополчения.

Москва приветствовала своего избранника следующим письмом, написанным красноречивым историком Погодиным:

«Генерал! Московское дворянство, призванное священным гласом царя, ополчается на защиту православной веры, в помощь угнетённым братьям, на охранение Отечества. Оно просит вас принять главное начальство над его верными дружинами, и смеет надеяться, что вы уважите его торжественное избрание. Сам Бог сберегал вас, кажется, для этой тягостной годины общего испытания. Идите же, Алексей Петрович, с силами Москвы, в которой издревле Отечество искало и всегда находило себе спасение, идите принять участие в подвигах действующих армий. Пусть развернётся перед ними наше старое, наше славное знамя 1812 года. Все русские воины будут рады увидеть вашу белую голову и услышать любимое имя; оно неразлучно в их памяти с именем Суворова, из рук которого вы получили первый Георгиевский крест, и с именем Кутузова, которому служили правой рукой в незабвенном Бородинском сражении.

Неприятели вспомнят скоро Кульм и Париж, а магометанские их союзники — Кавказ, где до сих пор не умолк в ущельях отголосок ваших побед. Идите, приняв благословение в Успенском соборе перед гробами святителей. Братия наша, которая пойдёт с вами, будет беречь вас, как старое драгоценное знамя 1812 года, а те, которые останутся дома, будут молиться, чтобы вы возвратились скорее с честью и славою, доказав ослеплённой Европе, что Святая Русь остаётся неизменно Святой Русью и… не позволит никому прикасаться без наказания к её заветным святыням: Церкви, Престолу и Отечеству».

Москва ликовала. Поэтесса графиня Евдокия Петровна Ростопчина взывала: «Вставай, Ермолов! Русь зовёт!»

Московским ратникам не довелось принять участия в военных действиях ни в Крыму, ни на Кавказе, ни на Дунае. Думаю, понятно, почему: власть, не желавшая включить кандидатуру полководца даже в бюллетень для голосования, нашла возможность избавиться от его услуг, создав основу для конфликта. Согласно царскому манифесту 29 января 1855 года, всем начальникам губернских ополчений полагалось по два адъютанта, Ермолову же дали одного. Оскорблённый генерал сразу подал в отставку, которая с удовлетворением была принята.

Думаю, однако, это была не единственная причина, заставившая оскорблённого генерала подать прошение об отставке. За четыре месяца командования Московским ополчением Ермолов, кажется, убедился в невозможности справиться с извечными пороками русской бюрократии — воровством и взяточничеством. Вот что писал он в связи с этим упомянутому выше Аврааму Сергеевичу Норову:

«Я уверен, что если умирающего можно воскресить причастием, то его не дадут без взятки. Ничему в России не дано более прочного основания и ничто более не одобряется».

Похоже, не только дураки и дороги, но и взяточники и воры уже давно попали в число неразрешимых проблем России и до сих пор остаются злободневными.

Разве разочарование не может быть причиной отказа от командования? Вполне может, ибо воровали и вымогали взятки даже члены комитета, которым было поручено заниматься делами Московского ополчения, я уже не говорю о чиновниках из заинтересованных министерств.

Думаю, не мог генерал не считаться и со своим возрастом: семьдесят восемь лет — это не тридцать восемь, когда он приехал на Кавказ и даже не те сорок восемь, когда он покинул его. В таком случае может возникнуть вопрос, а зачем надо было баллотироваться на должность начальника Московского ополчения? Да чтобы доказать верховной власти, что он по-прежнему пользуется большим доверием у народа. И доказал. Дворянство проголосовало за него, а чернь столичная поддержала господ своими криками.

В конце января 1855 года император Николай Павлович простудился на свадьбе дочери министра путей сообщения Петра Андреевича Клейнмихеля (а может быть, своей внебрачной, воспитанной в семье графа, о чём поведал нам когда-то Николай Александрович Добролюбов) и заболел гриппом. Потом ему стало немного легче, но после получения сообщения о поражении русских войск под Евпаторией он слёг и больше уже не поднялся. В ночь с 17 на 18 февраля государь скончался, оставив завещание, написанное задолго до смерти. Распорядившись о судьбе всех, кто нуждался в презрении, он закончил его следующими словами: «Благодарю всех меня любивших, всех мне служивших. Прощаю всех меня ненавидивших. Прошу всех, кого мог неумышленно огорчить, меня простить. Я был человеком со всеми слабостями, коим люди подвержены; старался исправиться в том, что за собою худого знал. В ином успевал, в другом нет; прошу искренно меня простить».

Неожиданная смерть царя, отличавшегося отменным здоровьем, породила всевозможные слухи. Одни говорили, что государь покончил жизнь самоубийством, другие утверждали, что его отравили. Обе версии казались одинаково правдоподобными.